А политическую кампанию срывать не позволим.
- Какую кампанию? При чем тут кампания?
- Политграмотой будем заниматься? Давайте займемся. Вы же знаете международную обстановку. Надо привлечь молодежь в армию. В школе вы самые видные. На будущий год за вами в училище потянутся другие. Понятно?
- Понятно. Мы самые видные. Но зачем обижать Витькиного отца?
- Пусть сам на себя обижается. Политическую кампанию никому срывать не позволим. Ясно? Тогда топайте домой. Я еще не ужинал.
- Мы-то уйдем, а дядю Петю зря обидели. - Я пошел к калитке.
Из комнаты Алешина мама спросила:
- Какую рубаху приглаживать? Голубую?
- Еще один вопрос, - крикнул Сашка. - В какой город и в какое училище поедем?
- Куда дадут разнарядку, туда и поедем...
Алеша ушел в комнату. Сашка сказал, когда я вышел за калитку:
- Ничего себе постановочка вопроса...
От разговора с Алешей настроение у нас не улучшилось. Мы проводили Женю домой и сели в трамвай. Трамвай был переполнен и скрежетал тормозами на спуске. Инку и Катю мы затолкали на площадку, а сами висели на подножке. Инка держала меня за руку выше локтя. Она сжимала пальцами мой напряженный мускул, так, словно боялась, что я упаду. Трамвай медленно сползал вниз. Столбы фонарей прятались между деревьев, и горящие в листве лампочки были похожи на бледные желтки. Закрывались магазины, и продавцы в халатах опускали крючками жалюзи.
Мы сошли на Приморском бульваре. Люди кружили по набережной из конца в конец, сидели на скамьях, в павильоне "Мороженое", говорили и смеялись. И от этого над набережной стоял легкий, радостный гул. Он был раздельным вблизи и слитным в отдалении, мешал и не мешал слышать смех и обрывки фраз. В этот вечер зацвели левкои и душистый табак. Их пряный сильный запах стоял в воздухе, как запах дорогих духов, когда мимо проходит красивая и уже не очень молодая женщина. Почему-то большинство женщин, когда им за тридцать, сильно душатся.
Сашку и Катю мы потеряли и не подумали их искать: мы как-то сразу забыли о них. Мы шли вдвоем навстречу людскому течению и, когда нас разъединяли, спешили навстречу друг другу. Инке надоело так идти. Она обошла разъединивших нас мужчину и женщину и взяла меня под руку. Я прижал локтем ее ладонь. Мы еще никогда так не ходили, и я боялся посмотреть на Инку. Я как-то вдруг обратил внимание на то, чего раньше не замечал: встречные мужчины пристально смотрели на Инку. Она спокойно шла под их взглядами в модном платье, в туфлях-лодочках, сделанных на заказ знаменитым в городе греком-сапожником. А я шел рядом с ней в бумажных брюках, мятых, с пузырями на коленях, в туфлях из коричневой парусины с кожаными носками и в клетчатой рубахе-ковбойке, вылинявшей и пропахшей потом. Я стал перехватывать взгляды мужчин и нагло ухмылялся им в лицо. В ушах у меня возник какой-то шум, и я не сразу догадался, что это бьется мое собственное сердце.
На набережной было сравнительно светло, но от фонарей уже расходились бледные лучи. Инка спросила:
- Хочешь, чтобы я была врачом?
- Ты об этом подумала, когда мы стояли возле Жениного дома?
- Да. А как ты догадался?
Я сам не знал. Это произошло как-то само собой. У меня так иногда бывало, когда я вдруг обо всем догадывался.
- Тебе было очень одиноко, когда ты смотрела на тополя. Правда?
- Правда! А как ты догадался?
- Я подумал, что после нашего отъезда ты останешься совсем одна. А об остальном я догадался только сейчас.
- Так ты хочешь, чтобы я была врачом?
- Я-то хочу. Но ведь тебе трудно дается химия и зоология.
- Вы считаете меня дурой какой-то. А я совсем не дура. Я же очень способная. Ты сам говорил, что я способная.
- Способная. Но у тебя в голове ветер.
- Совсем не ветер. Мне просто скучно.
Сколько раз я говорила себе: все, начинаю заниматься! Но потом мне становилось скучно. Разве я виновата, что мне делается скучно? Ведь я сама не хочу, чтобы было скучно.
Мы не заметили, что кончилась набережная, и теперь шли по улице Сталина. Это была центральная улица города. Раньше она называлась Симферопольской, потому что от нее начиналось Симферопольское шоссе. Переименовали ее недавно, и по этому случаю в городе был митинг. Но еще долго улицу называли по-старому - не привыкли.
Было темно. Ветви акаций касались крыш домов и закрывали небо. На углах горели фонари, но свет от них с трудом пробивался сквозь густую листву. По мостовой изредка проезжали освещенные трамваи. Тогда сразу становилось видно, как много на улице людей. Но люди нам не мешали. Наоборот, оттого, что в темноте рядом с нами разговаривали и смеялись люди, мы чувствовали себя свободней.
- Инка, почему ты меня любишь?
Как только я это спросил, я тут же оглох от гула в ушах.
- Я не знаю. А ты почему?
Я тоже не знал. Этого, наверно, никто не знает. Но я хотел знать.
- Ты такая красивая, а я тебя все время ругаю...
- Правда, красивая? - Я почувствовал тепло Инкиной щеки у себя на плече.
- Очень красивая. На бульваре все на тебя оглядывались.
- Я знаю...
- Откуда? Ты же не смотрела по сторонам.
- Я только притворяюсь, что не смотрю. На самом деле я все замечаю. У меня, наверно, глаза так устроены: я смотрю перед собой, а все замечаю, Кто как одет, и как выглядит, и как на меня смотрит.
Я положил ладонь на Инкины пальцы: она по-прежнему сжимала мой локоть. Так мы шли и молчали и уже не знали, сколько времени шли. Я убирал руку, только когда мы проходили под фонарем, а потом снова брал Инкины пальцы, и они были такие нежные и тонкие, что мне становилось больно, когда я их сжимал.
Мы прошли маленький сквер, пересекли площадь. За площадью начинался курорт. Он тянулся до самых Майнаков - соленых рапных озер. Справа в темноте лежал пустырь. На нем уже два года строили городской стадион, но пока поставили только футбольные ворота. Проезжавший трамвай осветил свежевыструганные перекладины. А слева, за низкими заборами из ракушечника, поднимались к звездному небу темные купола санаторных парков.
Мы повернули на Морскую улицу. До Инкиного дома осталось три квартала, и мы пошли медленней. С утра и до вечера улица бывала полна людей: по ней ходили на пляж и в курзал. А сейчас на улице, кроме нас, никого не было. Инка сказала:
- Мужчина интересен своим будущим, а женщина - прошлым. Правда, правда, я в какой-то книге читала. Как ты думаешь, что значит - прошлым?
Я никак не думал. Думать мне совершенно не хотелось. Но я привык отвечать на любой Инкин вопрос. Главное начать, а потом всегда что-нибудь приходило в голову.
- Вот у тебя будущее, - сказала Инка. - Ты добьешься всего, чего захочешь. Ты очень умный и все умеешь. Папа и мама тоже так говорят. Они говорят: ты еще мальчик, но у тебя большое будущее. Значит, ты интересный? А какое у меня прошлое? Никакого.
- Инка, зачем тебе прошлое? У тебя тоже будущее. Сначала бывает только будущее. А потом оно становится прошлым. По-моему, будущее интересней.
Инкины лодочки постукивали об асфальт кожаными подошвами, а моих шагов не было слышно: мои туфли со стертыми каблуками были на резине.
За чугунной решеткой светились окна пятиэтажного дома с тремя подъездами, и над каждым горела лампочка. Свет пробивался на улицу сквозь густую листву деревьев, и чугунная решетка поблескивала.
- Представь себе - это наш дом. Не мой, а наш. Понимаешь? Мы были на концерте и пришли к себе домой... Это же только будущее, правда? А ты говоришь: будущее интересней. Я хочу, чтобы все уже было прошлым, чтобы ты уже кончил училище...
- Ты уже об этом говорила.
- Ну и что же, что говорила. Я могу об этом все время говорить.