За три дня до развязки заставили выйти - и на воздухе засаднило. Прячась за лакированной твердью двери, он приоткрыл на цепочке.
- Кто это был?
Он подал телеграмму из-за Урала.
Вылетаю с любовью Альберт тчк
- Странно, - сказала Инеc. - Так и не поняла я вас, русских. Действительно, может быть, тайна?
- Может быть.
- А какая?
- Не знаю. Пустота...
После второго захода - "Si tи те permets"* - Альберт расстегнул свой мундир, в вырезе майки белая кожа шла пятнами.
- Разбавляет... Друг мой разбавляет. Водой. В литровой бутыли с притертой по-химически пробкой был спирт. Бокалы хрустальные.
- Не могу, друг, позволить.
- Раньше мог. Он на все был способен, Инеc. Кроме любви... - Выдохнув, он запрокинулся и приложился к своему кулаку. - Х-ха. Экзистансу искали мы в совреальности. Спросишь, как это выглядело? Видимой стороной? Крайним релятивизмом. Отношения, личность... Это все побоку. С кем попало. Ё...й мистик оргазмов. Мальчика с толку сбивал. Мол, границы - это только внутри. Инеc? Ти m'епtends?**
- Je t'entends, Albert***.
- И заметь, не Камю. Человек действия. Напрямую. Не его бы теории, я в другом бы мундире сидел. Legion etrangere****...
* С твоего позволения (фр.)
** Ты меня понимаешь? (фр.)
*** Я тебя понимаю... (фр.)
**** Иностранного легиона (фр.)
Он поет. Сначала без слов напевает пластинку, что крутилась когда-то по ночам у Нарциссо. - Ле солей э ле сабль... Но годы любви - тю мантан сэт ир-р-репарабль... Он не может. А я вот могу. Все! Не хочу, что могу, а могу, что хочу. Тю мантан?
- А я нет. Не могу.
- Почему?
- Семя свое исцеляю. Хромосомы.
Альберт вывинтил с хрустом.
- Не поможет. Мутанты. Чтоб воскреснуть, должны умереть.
- Ну, давай. Будет, будет...
- Инеc, за тебя!
90° это... это - глаза прикипают. К глазам.
- Сейчас я скажу.
- Что?
- Что запретили. Чего мне нельзя... - Альберт ухмыльнулся и всхлипнул - изумленно. Глаза помертвели, стекленея.
- Сделай что-нибудь, - говорила Инеc. - Ну... Изо тра у него вздулся и лопнул пузырь:
- Друзья, я убил... Человека.
Александр наложил свои руки ему на погоны.
- Успокойся. Все тут свои.
И захлебнулся. От удара под ложечку. Засмеялся, но внутренне. Вслух же не смог. Только выдавил:
- Друг...
И влетел в угол с вертикальной железной трубой. Пришел он в себя на проигрывателе. Из конверта со сверкающе потным от ярости -"It's a man's world!"* - черным певцом вынул полдиска. Вдали на полу - прозрачный стеклянный кирпич, еще почти полный. Он все понимал, начиная с армейских полуботинок, на которые нависали, ломаясь по стрелке, брюки. Сверху ботинки блестели - сунул под вращение щетки в аэропорту. Снизу грязь, привезенная из-за Урала. Через бортик тахты Инеc подала ему ложку. Супную. Гладковыпуклый холод на челюсть. Неужели ломал?
* Это - мир мужчин (англ.)
- Убил он... Тоже мне сверхчеловек. Дай руку, - протянул Александр как "хайль Гитлер". И был поднят рывком.
- Хайль, Альберт. Я насквозь тебя вижу.
- Потому что такой же. Зиг хайль, Александр.
Он ударил и промахнулся.
- Бой с тенью, - сказал Александр. - Обучили?
Спьяну он не поверил финту, и Альберт улетел ему за спину, кулаками вперед.
Инеc вспрыгнула на тахту.
Сколько пыли, сколько солнечной пыли... Развернувшись, Альберт наступал:
- Потому что! - и бил. - Энтропия закрытых систем! И не только Москва! Сверхдержава еще загорится! Сама!
Александра притерло спиной. Дверцы треснули. Ломая фанеру перегородок, они провалились. Вместо кляпа Альберт заталкивал с языком ему "слипы". Отдай ее мне... Ты молчи! - и затылком приложил о цемент. - Шанс мне дай. Обожди ты! - и снова по цементу. - Дай возникнуть. Дай выбраться... Друг, Сашок. Ты ж Россию любил? Что же ты, падло, стране изменяешь? Ты ж себе изменяешь, себе! - Ударил в левый глаз и заплакал. Ослабевая, обливая слезами, зубами он вырвал трусы и впился поцелуем, при этом кусая, - ну, с-сука.
Сбросив его, Александр продрался наружу.
К воде.
К ледяной...
Но она еле теплая. В зеркало улыбался Альберт. В кровь разбитый. Александр был не лучше.
- Только глаза от нее и остались... Отдай.
- Послезавтра она улетает. До послезавтра.
- Иди на х...
- Скажешь, любовь? Не способен.
- На все я способен.
- А убить человека? - Альберт снял со стекла его станок. Вывинтил "Жилетт" и резанул по воздуху. - "Любовь"... Знаю, что ты задумал. Что у тебя на уме.
- И в мыслях читать научили?
- А это наш долг. Предупреждать преступления. До того, как свершилось.
Александр сплюнул: струйка из крана стала размывать красный узел, обесцвечивая нити слюны. За спиной Альберт чиркал бритвой крест-накрест. Ауру полосовал.
- Красивый... Я такого, как ты, разрывными по сугробам разнес. Сволочь, изменник. Нарушитель границы.
Бросив лезвие, он размахнулся. Александр вылетел из зеркала, но удержался за раковину. Они сцепились, ломая друг друга. В ванной не было места. Альберт стал кусаться.
- Я тебя съем! - И смеялся, слабея. - Ам, ам!
Александр свалил его в ванну. Переключил воду на душ и ударил струей. Мундир намокал, и под тяжестью он перестал вырываться.
- Партбилет! Партбилет! - и колотил себя по сердцу.
Отлетела щеколда, ворвалась Инеc.
- Перестань. Партбилет у него.
- Пьяный бред...
Она перекрыла душ. В квартиру стучали соседи - в двери, в стены и в потолок. Альберт вытащил красную книжечку.
- Умоляю, Инеc... Под утюг.
Александр отпал к переборке.
- Друг... Неужели?
Стаскивая брюки, Альберт мутно взглянул.
- Я ведь помню, каким ты приехал. Девственник из-за Урала. Глаза, как Байкал...
Член залупился, но в порядок он его не привел. Вместо этого вывернул руку. Послушал часы, отстегнул их и хрястнул об пол.
- Мы в шоке?
И упал за порог вниз лицом. Александр приподнял его и заплакал. Толкнувшись в гостиную, увидел, что дом их пылает. Пламя рвалось к ним в окно. Он втащил тело на тахту и пошел за водой. Из цветочного ящика за окном она выкопала все окурки и посадила анютины глазки. Это было в их первые дни. По весне. Из этого вырос кустарник огня, загудевший от ярости, когда Александр опрокинул ведро. Одного не хватило, и двух было мало. В обугленном ящике все еще полыхала земля.
На кухне гудел парижский фен для сушки волос. Партийный билет в ее пальцах дергался бабочкой.
- Что с тобой?
Он втянул в носоглотку, размазал лицо.
Ладони были черны.
- С любовью лечу. Жаль, самолет не разбился...
На внутренних линиях они бились один за другим в том году.
Вот и все.
Он ничего не испытал, кроме сожаления по этому поводу. Отвалился на спину, со стуком уронив на линолеум левую руку. Было так жарко, что кожу мгновенно стянуло, он весь был в этой нежной коросте, в шелушащихся струпьях. Все. Только саднила и поднывала его истощенность.
Она отвернула матрас. Нашарила ручку, поднялась на колени. Груди засияли, когда она повернулась на свет. "Bic" ее высох. Кончилась в трубочке кровь. И последняя дата вместе с клоком обоев сорвалась, оголив штукатурку.
Самолет был в три сорок. Минус до аэропорта. Время было, но...
- Еще собираться...
- Я готова.
- А вещи?
- Подаришь какой-нибудь...
Он сжал часы, навалился щекой на кулак. Запах гари его разбудил. На солнце пылала сине-красная книжечка - авиабилет до Парижа. В супной тарелке "Общепита", исцарапанной ложкой. Он обжегся, отбросил. Сжав руками колени, она наблюдала, как корчится пепел.
- Я теперь вне закона.
- Как все здесь...
- Но меня они станут искать.
- Не сегодня.
- Не сегодня, так завтра.
- А завтра, - сказал Александр, - уже не найдут.
ПЕПЕЛ
Красный свет задержал их посреди Невского проспекта. Реклама уже угасала, но было светло и видно до Адмиралтейства, которое мерещилось в конце перспективы.
- Гражданские сумерки...
- Политический термин?
Он засмеялся.