А если у тебя не коптит, так положить его за притолоку, и пусть лежит -- он есть не просит.
-- Есть? Почему он должен просить есть...
-- Я же и говорю. У тебя лежит Шлемин костюм -- что он лежит? Давно бы продала
-- но ты же сказала, что есть не просит.
-- Это правда. -- Песя остановилась. -- А ты думаешь, твой Иван вернется? Что его часы лежат?
-- Они не лежат. Они ходят.
-- Ходят? Они ходят, как я... как я, они ходят... чтобы Гитлер так ходил... -Она поплелась дальше и была уверена, что теперь Агаша со своей тяжеленной сумкой будет тащиться за ней до ее дома. Но получилось совсем не так, как она разумела. Агаша вдруг обогнала ее и стала удаляться и, увидев ее спину, Песя сказала: "Их, хоб нит гешлоссен... я не закрыла..." -- словно, кроме как к ней домой, у Агаши не было никакой дороги... После этих слов Агаша резко обернулась и пошла назад. Она остановилась перед Песей и протянула к ней руку: "Дай фитиль, я сама заправлю!" Потом опустила два белых лоскута в сумку сверху и молча отправилась вперед.
Теперь Песе вообще некуда было спешить, и она остановилась перевести дух. Электричка прогрохотала совсем рядом, и Песя проводила глазами мелькающие между палаток, зданием магазина и милицией вагоны. Все было так привычно глазу, что взгляд ни на чем не останавливался. Стало тихо, потом зазвенел шлагбаум автомат, и снова обычные пристанционные звуки поселка окружили ее. И они были знакомы с детства -- так что к ним прислушиваться? С десяти лет она помнит все это... с десяти лет... подумать только... целая жизнь прошла среди тех же палаток, домов, звуков и лиц... нет, лиц -- нет. Те, что жили здесь тогда, давно, по большей части давно уже переселились на небо и не по своей воле... не своей смертью... а она зачем-то осталась... что ей было плохо уйти вместе со всеми там, в гетто... все ушли... все... и она же тоже была с ними, среди них... и зачем-то осталась... по крайней мере, она знала бы, что они рядом, и было бы спокойней на душе. Она уже достаточно передохнула и заторопилась домой, потому что знала, что Агаша сама никогда не станет делать "гефелте фиш". Вот она, Песя, может слепить эти пельмени, которые та называет "Сибирские", она может, хотя ей противно есть эти пельмени из-за этого названия, но пусть так, а Агаша, сколько она ее ни учила, не может сделать фаршированную рыбу. Тут же стоит рядом и старается, как ей говорят, но не может... так она потом назло идет к Ёселе, берет у него кусок мяса, ну, это громко сказать кусок, и лепит свои пельмени... назло... но сейчас это нельзя... у нее пост... и потом Песах поздно в этом году... а уже их пасха совсем в мае... она опять будет отказываться есть... со своим постом,....... ее мать, ну она, конечно, права, но что же ей одной есть? Она, конечно, стол на всех накроет и положит им по хорошему куску -- у нее же целый карп -- и его, если как следует приготовить и добавить побольше булки, а потом как надо разделить, так можно еще и соседям послать... но они теперь так мало едят... так мало... все остается на столе... и одна она вовсе есть не может, пока не поест Шлема и ее девочки... она снова остановилась и подняла глаза в небо. "Генуг шен, генуг, Готеню, их бет дир, генуг... нито кун койхес, унд их кен нит мер, Готеню, их бет дир... "43 Она опустила голову и решительно пошла вперед. Потом снова остановилась и вслух сказала "Эр форгессен, эр форгессен вос их хоб геблибн лебн..."44 Здоровенная собака вздрогнула от ее восклицания и, поджав хвост, боком побежала в сторону. Песя сжала губы и с неожиданной скоростью двинулась к дому.
-- Что он тебе подсунул? -- Встретила ее раздаженная Агаша. -- Этот родственник хренов?
-- Ёська? Что он тебе сделал?
-- Мне? Он тебе сунул фитиль от керогаза!
-- От керогаза! Цудрейтер!
-- Да! И он не лезет!..
-- Так разрежь его! Еще лучше -- будет четыре фитиля! Прозапас!
-- Ты что?
-- Что? -- удивилась Песя.
-- Ты еще двести лет жить будешь? Четыре фитиля! Я уже час его режу твоими еврейскими ножницами -- они же ни хрена не режут...
-- Ой, вей цу майне ерн! Я же ничего не успею! От, черт,.................... , его мать!
-- Перестань ругаться... давай его топором разрубим!
-- Кого? -- Испугалась Песя.
-- Фитиль! -- Прошипела Агаша. Она раскраснелась от возбуждения, платок съехал с гладких седых волос, охваченных гребнем чуть позади макушки, и ясно было, что в молодости она была красавица. Песя смотрела на нее в полном недоумении.
-- Послушай, что ты сказала!
-- Разрубим! Давай топор поставим по этой вот черной нитке и сверху -молотком!
-- Нет. Не получится.
-- Почему.
-- Потому,что топор еще хуже, чем ножницы. Когда жив был Шлема, он относил курей резнику. А теперь некому носить и нечего...
-- При чем здесь Шлема? Ну, причем? -- Они обе беспомощно опустились на табуретки и сложили руки на коленях.
-- Дай мне этот чертов фитиль, -- сказала, наконец, Песя.
-- Ты опять пойдешь на станцию? -- Испугалась Агаша.
-- Нет. Я больше никогда не пойду к этому шлимазлу, дай мине фитиль, я пойду к Смирнову, у него есть ножовка...
-- Если про тебя говорят "мишугене" -- это не значит, что ты дура...
-- Так что, у него нет хорошего ножа , если есть ножовка?..
-- Чисть рыбу! -- Встала Агаша. -- Я сама пойду. Это быстрее.
-- Если он дома, возьми к нему керосинку! -- Крикнула ей вслед Песя.
-- А если нет? -- Донеслось уже от калитки.
-- Так ты принесешь ее обратно!.. -- Она снова опустилась на табуретку. -Неугомонная. -- Соображала она. -- Как была. Ничего ей не делается. Отца забрали. Мать умерла через полгода от слез. Маленького братишку в детдом забрали, он там от тифа умер, -- так сказали. Ее родная тетка забрала... и тетка померла, а мужа ее на войне убили. И Агашиного убили... а дети? -- Она стала вспоминать, куда делись Агашины дети, но почему-то всплывали лица своих. Она не хотела и не могла их прогнать, и забыла про Агашиных... потом лица девчушек испарились, и она тут же вспомнила, что, слава богу, у Агаши детей не было...
-- Ты знаешь, что он тебе сунул?! -- Внезапно прервала ее мысли Агаша. Песя молча смотрела на нее. -- Он толще -- не влезет!
-- Откуда ты знаешь? Ты же не взяла керосинку.
-- Смирнов сказал. Он знает.
-- А, фарбренен зол эр верн, дер кнуйт!45
-- Нит фарбренен! -- Напирая на "р", ответила Агаша.
-- Давай по нему постучим, как по мясу, так он станет тоньше. -- Предложила Песя. Агаша посмотрела и ничего не ответила. Потом взяла верх от керосинки и попыталась всунуть фитиль на место, но щель была явно тоньше, чем плотная ноздреватая материя.
Обе старухи стояли, опустив руки, и думали совершенно одинаково, хотя, конечно, не сговаривались и не знали об этом. Они думали, что если бы жив был Шлема или Иван, то уж наверняка бы что-нибудь придумал. Им показалось это настолько реально возможным, что обе заплакали одновременно тихо и горько, как только плачут в детстве или в беспомощной старости. Потом Агаша схватила верх от керосинки, второй фитиль и так быстро исчезла, что Песя не успела ничего произнести.
Она вернулась минут через двадцать, когда вокруг Песи все было в рыбной чешуе, молча установила --принесенную деталь на поддон, полный керосина, и загремела спичечным коробком, вынутым из кармана. Огонек нехотя мигнул несколько раз сквозь закопченное окошечко и уверенно повзрослел. Агаша поставила приготовленную кастрюлю на огонь, огляделась вокруг и безнадежно сказала: "Какая же ты неряха, боже мой, ты, когда что-нибудь делаешь... даже лицо..."
-- И что он сказал, этот шлимазл, -- прервала ее Песя.
-- Это я ему сказала. -- Возразила Агаша. -- А ты лавровый лист не забыла? Ты всегда забываешь лавровый лист.