Я знаю, о деньгах твоих говорить приехала.
М е л а н и я. Деньги не мои, а - обители.
Б у л ы ч о в. Ну - всё едино: обители, обидели, грабители. Тебя чем деньги беспокоят? Боишься - умру - пропадут?
М е л а н и я. Пропасть они - не могут, а не хочу, чтоб в чужие руки попали.
Б у л ы ч о в. Так, вынуть хочешь из дела? Мне - всё равно - вынимай. Но - гляди - проиграешь! Теперь рубли плодятся, как воши на солдатах. А я не так болен, чтобы умереть...
М е л а н и я. Не ведаем ни дня, ни часа, егда приидет смерть. Завещание-то духовное-то написал?
Б у л ы ч о в. Нет!
М е л а н и я. Пора. Напиши! Вдруг - позовёт господь...
Б у л ы ч о в. А зачем я ему?
М е л а н и я. Дерзости свои - оставь! Ты - знаешь, слушать их я не люблю, да и сан мой...
Б у л ы ч о в. А ты - полно, Малаша! Мы друг друга знаем и на глаз и на ощупь. Деньги можешь взять, у Булычова их - много!
М е л а н и я. Вынимать капитал из дела я не желаю, а векселя хочу переписать на Аксинью, вот и - предупреждаю.
Б у л ы ч о в. Так. Ну, это - твоё дело! Однако в случае моей смерти Звонцов Аксинью облапошит. Варвара ему в этом поможет...
М е л а н и я. Вот как ты заговорил? По-новому будто? Злости не слышно.
Б у л ы ч о в. Я злюсь в другую сторону. Вот, давай-ко, поговорим теперь о боге-то, о господе, о душе.
Смолоду много бито, граблено,
Под старость надобно душ`а спасать...
М е л а н и я. Ну... что ж, говори!
Б у л ы ч о в. Ты вот богу служишь днём и ночью, как, примерно, Глафира - мне.
М е л а н и я. Не богохуль! С ума сошёл? Глафира-то как тебе по ночам служит?
Б у л ы ч о в. Рассказать?
М е л а н и я. Не богохуль, говорю! Опомнись!
Б у л ы ч о в. Не рычи! Я же просто говорю, не казёнными молитвами, а человечьими словами. Вот - Глафире ты сказала: скоро её выгонят. Стало быть, веришь: скоро умру. Это - зачем же? Васька Достигаев на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить. Жена у него первый сорт. Конечно, я - грешник, людей обижал и вообще... всячески грешник. Ну - все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь.
М е л а н и я. Ты не предо мной, не пред людьми кайся, а пред богом! Люди - не простят, а бог - милостив. Сам знаешь: разбойники, в старину, как грешили, а воздадут богу богово и - спасены!
Б у л ы ч о в. Ну да, ежели украл да на церковь дал, так ты не вор, а - праведник.
М е л а н и я. Его-ор! Кощунствуешь, слушать не буду! Ты - не глуп, должен понять: господь не допустит - дьявол не соблазнит.
Б у л ы ч о в. Ну - спасибо!
М е л а н и я. Это что ещё?
Б у л ы ч о в. Успокоила. Выходит, что господь вполне свободно допускает дьявола соблазнять нас, - значит, он в грешных делах дьяволу и мне компаньон...
М е л а н и я (встала). Слова эти... слова твои такие, что ежели владыке Никандру сказать про них...
Б у л ы ч о в. А - в чём я ошибся?
М е л а н и я. Еретик! Подумай - что лезет тебе в нездоровую-то башку? Ведь - понимаешь, ежели бог допустил дьявола соблазнить тебя - значит, бог от тебя отрёкся.
Б у л ы ч о в. Отрёкся - а? За что? За то, что я деньги любил, баб люблю, на сестре твоей, дуре, из-за денег женился, любовником твоим был, за это отрёкся? Эх ты... ворона полоротая! Каркаешь, а - без смысла!
М е л а н и я (ошалела). Да что ты, Егор? Обезумел ты? Господи помилуй...
Б у л ы ч о в. Молишься день, ночь под колоколами а - кому молишься, сама того не знаешь.
М е л а н и я. Егор! В пропасть летишь! В пасть адову... В такие дни... Всё разрушается, трон царёв качают злые силы... антихристово время... может - Страшный суд близок...
Б у л ы ч о в. Вспомнила! Страшный суд... Второе пришествие... Эх, ворона! Влетела, накаркала! Ступай, поезжай в свою берлогу с девчонками, с клирошанками лизаться! А вместо денег - вот что получишь от меня - на! (Показывает кукиш.)
М е л а н и я (поражена, почти упала в кресло). Ох, негодяй...
Б у л ы ч о в. Глафира - блудодейка? А - ты? Ты кто?
М е л а н и я. Врёшь... Врёшь... (Вскочила).
Мошенник! Издохнешь скоро! Червь!
Б у л ы ч о в. Прочь! Уходи от греха...
М е л а н и я. Змей... Дьявол...
Б у л ы ч о в (один, рычит, потирает правый бок, кричит). Глафира! Эй...
К с е н и я. Что ты? А Меланья-то где?
Б у л ы ч о в. Улетела.
К с е н и я. Неужто опять поссорились?
Б у л ы ч о в. Ты надолго уселась тут?
К с е н и я. Дай же ты мне, Егор, слово сказать! Ты совсем уж перестал говорить со мной, будто я мебель какая! Ну, что ты как смотришь?
Б у л ы ч о в. Валяй, валяй, говори!
К с е н и я. Что же это началось у нас? Светопреставление какое-то! Зятёк у себя, наверху, трактир устроил, с утра до ночи люди толкутся, заседают чего-то; вчера семь бутылок красного выпили да водки сколько... Дворник Измаил жалуется - полиция одолела его, всё спрашивает: кто к нам ходит? А они там всё про царя да министров. И каждый день - трактир. Ты что голову повесил?
Б у л ы ч о в. Валяй, валяй, сыпь! Молодой, я - любил в трактире с музыкой сидеть.
К с е н и я. Малаша-то зачем приезжала?
Б у л ы ч о в. Врать, Аксинья, ты - не можешь! Глупа для этого.
К с е н и я. Чего же это я соврала, где?
Б у л ы ч о в. Здесь Маланья приехала по уговору с тобой о деньгах говорить.
К с е н и я. Когда же это я уговаривалась с ней, что ты?
Б у л ы ч о в. Ну - ладно! Заткни рот...
(Оживлённо входят Достигаев, Звонцов, Павлин.)
Д о с т и г а е в. Егор, послушай-ко, что отец Павлин из Москвы привёз...
К с е н и я. Ты бы лёг, Егор!
Б у л ы ч о в. Ну, слушаю... отец!
П а в л и н. Хорошего мало рассказать могу, да, по-моему, и хорошее-то - плохо, ибо лучше того, как до войны жили, ничего невозможно выдумать.
Д о с т и г а е в. Нет, протестую! Не-ет!
(Звонцов шепчется с тёщей.)
К с е н и я. Плачет?
Д о с т и г а е в. Кто плачет?
К с е н и я. Игуменья.
Д о с т и г а е в. Что же это она?
Б у л ы ч о в. Идите-ко, взгляните, чего она испугалась? А ты, отец, садись, рассказывай.
Д о с т и г а е в. Интересно, от какой жалости плачет Маланья.
П а в л и н. Великое смятение началось в Москве. Даже умственно зрелые люди утверждают, что царя надобно сместить, по неспособности его.
Б у л ы ч о в. С лишком двадцать лет способен был.
П а в л и н. Силы человека иссякают от времени.
Б у л ы ч о в. В тринадцатом году, когда триста лет Романовы праздновали, Николай руку жал мне. Весь народ радовался. Вся Кострома.
П а в л и н. Это - было. Действительно - радовался народ.
Б у л ы ч о в. Что же такое случилось? Вот и Дума есть... Нет, дело не в царе... а в самом корне...
П а в л и н. Корень - это и есть самодержавие.
Б у л ы ч о в. Каждый сам собой держится... своей силой... Да вот сила-то - где? На войне - не оказалось.
П а в л и н. Дума способствовала разрушению сил.
Е л и з а в е т а (в дверях). Вы, отец Павлин, исповедуете?
П а в л и н. Ну, что это, какой вопрос.
Е л и з а в е т а. А где мой муж?
П а в л и н. Был здесь.
Е л и з а в е т а. Какой вы строгий сегодня, отец Павлин. (Исчезла. )
Б у л ы ч о в. Отец...
П а в л и н. Что скажете?
Б у л ы ч о в. Всё - отцы. Бог - отец, царь - отец, ты - отец, я отец. А силы у нас - нет. И все живём на смерть. Я - не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.
П а в л и н. Вы, Егор Васильевич, - успокойтесь...
Б у л ы ч о в. А - на чем? Кто меня успокоит? Чем? Ну - успокой... отец! Покажи силу!
П а в л и н. Почитайте священное писание, библию, например, Иисуса Навина хорошо вспомнить... Война - в законе...
Б у л ы ч о в. Брось. Какой это - закон? Это - сказка. Солнце не остановишь. Врёте.
П а в л и н. Роптать - величайший грех. Надобно с тихой душой и покорно принимать возмездие за греховную нашу жизнь.
Б у л ы ч о в.