Добро бы еще этот взгляд искал только его взгляда; так нет, он чувствовал его направленным на край амарантового фуляра, на то ужасное место, где его подбородок процвел подозрительным прыщом и которое он ощущал открытым. И пока лакей подавал закуски:
-- Вам бы следовало брать серные ванны, -- сказал Баральуль.
-- Это не то, что вы думаете, -- оправдывался Флериссуар.
-- Тем лучше, -- отвечал Баральуль, который, впрочем, ничего и не думал. -- Я это вам так, между прочим, посоветовал.
Затем, усевшись глубже, он начал профессорским тоном:
-- Так вот, дорогой Амедей: я нахожу, что после Ларошфуко, вслед за ним, все мы заехали не туда; что человек не всегда руководствуется выгодой; что бывают поступки бескорыстные...
-- Я надеюсь, -- чистосердечно перебил его Флериссуар.
-- Не соглашайтесь со мной так быстро, прошу вас. Под "бескорыстным" я разумею: бесцельный. И я говорю, что зло, -- то, что называют злом, может быть таким же бесцельным, как и добро.
-- Но, в таком случае, зачем оно?
-- В том-то и дело! Это -- роскошь, мотовство, игра. Ибо я считаю, что самые бескорыстные души не суть непременно самые лучшие -- в церковном смысле слова; напротив, с церковной точки зрения, совершеннее всех та душа, которая всех лучше подводит свои счеты.
-- И чувствует себя всегда в долгу перед богом, -- умиленно добавил Флериссуар, стараясь быть на высоте.
Жюлиюса видимо раздражали замечания свояка; он находил их нелепыми,
-- И, конечно, пренебрежение тем, что может быть полезно, -- продолжал он, -- является признаком известного душевного аристократизма... Итак, если душа освободилась от катехизиса, от самолюбования, от расчетливости, может ли она совершенно перестать вести какие бы то ни было счеты?
Баральуль ожидал согласия; но:
-- Нет, нет! Тысячу раз нет: не может! -- горячо воскликнул Флериссуар и вдруг, испугавшись собственного громкого голоса, нагнулся к Баральулю: -Будем говорить тише; нас слышно.
-- Ну, так что? Кому может быть интересно то, о чем мы говорим?
-- Ах, мой друг, я вижу, вы не знаете здешних людей. Я так начинаю узнавать их ближе. За эти четыре дня, что я среди них живу, я не вылезаю из приключений, которые против воли, клянусь вам, привили мне осторожность, совершенно мне несвойственную. Здесь за человеком гонятся по пятам.
-- Вам просто кажется.
-- Если бы так! И если бы все это существовало только в моем воображении. Но что вы хотите? Когда ложь вытесняет истину, то истине остается скрываться. Выполняя миссию, о которой я вам сейчас скажу, очутившись между Ложей и Братством Иисусовым, я погиб. Я всем кажусь подозрительным; и мне все кажется подозрительным. А если я вам скажу, мой друг, что не далее, как сегодня, когда на мою муку вы отвечали насмешками, я не знал, подлинный ли Жюлиюс передо мной, или же скорее какая-то подделка под вас... Если я вам скажу, что сегодня утром, перед нашей встречей, я сомневался в собственной моей реальности, сомневался, действительно ли я здесь, в Риме, а не просто вижу сон и вот сейчас проснусь в По, спокойно лежа рядом с Арникой, в обычной обстановке!
-- Мой друг, это у вас был жар.
Флериссуар схватил его за руку и, патетическим голосом:
-- Жар! Вы правы: у меня жар. Жар, от которого нет исцеления. Жар, который, я надеялся, -- сознаюсь, -- охватит и вас, когда вы услышите то, что я вам поведал, да, которым я надеялся, -- сознаюсь, -- заразить и вас, чтобы мы вместе горели, мой брат... Но нет! Теперь я вижу, как одиноко уходит вдаль темная стезя, по которой я иду, по которой я должен итти; а то, что вы мне сказали, даже обязывает меня к этому...
Так, значит, Жюлиюс, это правда? Так, значит, его никто не видит? Его нельзя увидеть?
-- Мой друг, -- начал Жюлиюс, высвобождая руку из руки разволновавшегося Флериссуара и кладя ему в свой черед ладонь на рукав: -Мой друг, я вам сделаю одно признание, на которое было не решался: очутившись перед святым отцом, я... я впал в рассеянность.
-- В рассеянность! -- повторил оторопевший Флериссуар.
-- Да, я вдруг спохватился, что думаю о другом.
-- Верить ли мне тому, что вы говорите?
-- Потому что как раз в эту минуту меня осенило мое открытие. Но ведь если, -- говорил я себе, продолжая свои первоначальные размышления, -- но ведь если допустить бесцельность, то дурной поступок, то преступление становится невменяемо, и совершивший его становится неуловим.
-- Как! Вы опять об этом! -- безнадежно вздохнул Амедей.
-- Ибо мотив преступления, его побудительная причина и есть та рукоять, за которую можно схватить преступника. И если, как будет думать судья: "Is fecit cui prodest"...* -- ведь вы юрист, не правда ли?
___________
* Сделал тот, кому это выгодно.
___________
-- Простите, нет, -- отвечал Амедей, у которого пот выступал на лбу.
Но тут их диалог внезапно оборвался: ресторанный скороход подал на тарелке конверт с именем Флериссуара. Тот в недоумении вскрыл конверт и на вложенном в него листке прочел следующее:
"Вам нельзя терять ни минуты. Поезд в Неаполь отходит в три часа. Попросите мсье де Баральуля сходить с Вами в Промышленный кредит, где его знают и где он может удостоверить вашу личность.
Каве"
-- Что? Я вам говорил! -- произнес вполголоса Амедей, чувствуя скорее облегчение.
-- Это, действительно, довольно странно. Откуда могут знать мое имя? И то, что у меня есть дела Промышленном кредите?
-- Я вам говорю, эти люди знают решительно все.
-- Мне не нравится тон этой записки. Тот, кто ее писал, мог бы хоть извиниться, что прерывает нас.
-- К чему? Он же знает, что моя миссия важнее всего... Речь идет о получении по чеку... Нет, здесь невозможно говорить об этом, -- вы сами видите, за нами следят. -- Затем, посмотрев на часы: -- В самом деле, мы только успеем.
Он позвонил лакею.
-- Бросьте, бросьте! -- сказал Жюлиюс. -- Это я вас пригласил. Кредит поблизости; у крайнем случае, возьмем извозчика. Не волнуйтесь так... Да, я хотел вам сказать: если вы сегодня поедете в Неаполь, воспользуйтесь этим круговым билетом. Он на мое имя; но это все равно (Жюлиюс любил оказывать услуги). Я купил его в Париже довольно опрометчиво, потому что рассчитывал поехать южнее. Но мне помешал этот съезд. Сколько времени вы думаете там пробыть?
-- Как можно меньше. Я надеюсь уже завтра быть обратно.
-- В таком случае, я жду вас к обеду.
В Промышленном кредите, благодаря удочтоверению графа де Баральуля, Флериссуару беспрепятственно выдали по чеку шесть ассигнаций, которые он положил во внутренний карман пиджака. На улице он рассказал свояку, не вполне вразумительно, историю с чеком, кардиналом и аббатом; Баральуль, взявшийся проводить его до вокзала, слушал рассеянно.
Флериссуар зашел по дороге в бельевой магазин купить воротничок, но не надел его, не желая задерживать Жюлиюса, который остался ждать на тротуаре.
-- Вы едете без чемодана? -- спросил тот, когда Амедей его снова настиг.
Флериссуар, конечно, охотно зашел бы за своим пледом, за своими туалетными и ночными принадлежностями; но сознаться Баральулю в виа деи Веккьерелли!..
-- О, на одну ночь!.. -- быстро ответил он. -- Впрочем, мы бы и не успели зайти ко мне в отель.
-- Кстати, где вы остановились?
-- За Колизеем, -- отвечал тот наугад.
Это было все равно, как если бы он сказал: "Под мостом".
Жюлиюс опять посмотрел на него.
-- Какой вы странный человек!
Неужели он в самом деле кажется таким странным? Флериссуар вытер лоб. Они молча прошлись перед вокзалом, которого, наконец, достигли.
-- Ну, нам пора расставаться, -- сказал Баральуль, подавая ему руку.
-- Вы не... не проехались бы со мной? -- робко пролепетал Флериссуар. -- Я сам не знаю почему, мне что-то страшно ехать одному...
-- Вы же доехали до Рима.