- У нас тут был настоящий спектакль.
- В самом деле?
- Нам спели серенаду, - сказал Генри. - Какие-то солдаты собрались на улице и начали орать, глазея на нашу вывеску.
- Почему? - спросила Эдит.
- Толпа, - сказал Генри задумчиво. - Толпа всегда должна что-то кричать. У них не было предприимчивого вожака, а то бы они, пожалуй,
ворвались сюда и кое-что здесь поломали.
- Да, - сказал Бартоломью, снова обращаясь к Эдит, - жаль, что вас не было.
По-видимому, эта реплика показалась ему достаточной, чтобы прикрыть отступление, и он сразу повернулся и отошел к своему столу.
- А что, все солдаты настроены против социалистов? - спросила Эдит. - Они все время нападают на вас, да?
Генри надел козырек и зевнул.
- Человечество далеко шагнуло вперед, - сказал он беспечно, - но в большинстве своем мы еще дикари. Солдаты не знают, чего они хотят, что
любят, что ненавидят. Они привыкли действовать большими группами, и им, по-видимому, необходимо как-то проявлять себя. Случайно это оказалось
направленным против нас. Сегодня вечером по всему городу происходят беспорядки. Первое мая, видишь ли.
- А то, что здесь произошло, было серьезно?
- Нисколько, - сказал он пренебрежительно. - Часов около девяти вечера человек двадцать - тридцать остановились у нас под окнами и подняли
бессмысленный вой.
- О... - Она решила переменить тему. - Ты рад меня видеть, Генри?
- Ну конечно.
- Что-то не похоже.
- Нет, правда.
- Ты, верно, считаешь, что я.., что я никчемное создание. Этакий порхающий по жизни мотылек.
- Вовсе нет. Веселись, пока молода. В чем дело? Разве я кажусь тебе таким уж нудным ханжой?
- Нет... - Она замялась. - Но я вдруг подумала о том, как этот бал, на котором я сейчас была.., насколько это несовместимо с тем, к чему ты
стремишься. Это выглядит как-то странно, нелепо, не правда ли, - я там, на этом балу, а ты здесь, трудишься во имя того, что должно на веки
вечные покончить со всякими такими вещами, как этот бал.., если только твои идеи осуществятся.
- Я смотрю на это иначе. Ты молода и живешь так, как тебя научили жить, как тебя воспитали. Расскажи лучше, хорошо ли ты повеселилась?
Она перестала болтать ногами и слегка понизила голос:
- Я бы хотела, чтобы ты.., чтобы ты возвратился в Гаррисберг и развлекся немного. Ты уверен в том, что ты на правильном пути?..
- У тебя очень красивые чулки, - перебил он ее. - Что это за чулки такие удивительные?
- Они вышитые, - отвечала Эдит, поглядев на свои ноги. - Прелесть, правда? - Она приподняла юбку, обнажив стройные, обтянутые шелком икры. -
Может, ты не одобряешь шелковых чулок?
Он пристально поглядел на нее, и в его темных глазах промелькнуло раздражение.
- Ты, кажется, стараешься изобразить дело так, будто я осуждаю тебя, Эдит?
- Вовсе нет.
Она умолкла. Бартоломью что-то проворчал. Эдит оглянулась и увидала, что он вышел из-за стола и стоит у окна.
- Что там такое? - спросил Генри.
- Какие-то люди, - сказал Бартоломью и прибавил, помолчав:
- Да сколько их! Приближаются сюда со стороны Шестой авеню.
- Люди?
Толстяк уткнулся носом в стекло.
- Солдаты, черт побери! - воскликнул он. - Я так и думал, что они вернутся.
Эдит соскочила со стола и, подбежав к окну, стала рядом с Бартоломью.
- Да их там уйма! - вскричала она. - Подойди сюда, Генри.
Генри снял козырек, но не двинулся с места.
- Может, лучше потушить свет? - предложил Бартоломью.
- Нет, они сейчас уйдут.
- Они не уходят, - сказала Эдит, глядя в окно. - И не думают уходить. Их все больше и больше. Смотрите, сколько их там - на углу Шестой
авеню!
В желтых лучах уличных фонарей, отбрасывавших синие тени, было видно, как противоположный тротуар заполняется людьми. Большинство из них
были в форме, - одни трезвые, другие сильно на взводе, - и над всей этой толпой стоял глухой гомон, а порой раздавались нечленораздельные
выкрики.
Генри встал, подошел к окну, и, когда его высокий силуэт отчетливо вырисовался на светлом фоне, голоса, доносившиеся с улицы, мгновенно
слились в неумолчный вой и оконное стекло задребезжало под ударами запущенных в него папиросных коробок, окурков и даже мелких монет. В парадном
повернулась вращающаяся дверь, и шум ворвался на лестницу.
- Они поднимаются сюда! - вскричал Бартоломью. Эдит взволнованно повернулась к брату.
- Они идут сюда. Генри!
Снизу из вестибюля теперь уже отчетливо доносились крики.
- ..к черту социалистов!
- Большевистские прихвостни!.. Немцам продались!
- Они на втором этаже! Пошли!
- Мы им покажем, этим...
Дальше все промелькнуло, как в страшном сне. Эдит показалось, что крики обрушились на них, словно град из тучи: по лестнице загрохотали
десятки сапог. Генри схватил ее за руку и увлек в глубь комнаты. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались какие-то люди - не вожаки, а те, что
случайно оказались впереди.
- Здорово, большевичек!
- Заработался небось?
- Ишь ты, с девчонкой! Будь ты проклят! Эдит заметила двух солдат, которых кто-то выпихнул вперед; они были очень пьяны и стояли,
покачиваясь. Один был коренастый, смуглый, другой - высокий, с безвольным подбородком. Генри шагнул вперед и поднял руку.
- Друзья! - сказал он.
Гул сменился тишиной, перемежавшейся неясным бормотаньем.
- Друзья! - повторил Генри, устремив свой отрешенный взгляд поверх моря голов. - Вы ведь только сами себе приносите вред, врываясь сюда в
ночное время. Разве мы похожи на богачей? Разве мы похожи на немцев? Я спрашиваю вас: скажите по чести...
- Заткнись!
- А то, скажешь, не похожи!
- А что это за дамочка у тебя тут? Какой-то малый в штатском, шаривший по столу, вдруг поднял над головой газету.
- Вот! - заорал он. - Они хотели, чтобы немцы выиграли войну!
С лестницы хлынула новая волна людей и мгновенно заполнила всю комнату. Толпа сомкнулась вокруг крошечной группки в углу. Эдит заметила, что
высокий солдат с безвольным подбородком по-прежнему впереди. Коренастый, смуглый исчез.
Она осторожно отступила еще на шаг и стала у распахнутого окна, из которого тянуло ночной прохладой.