Пары
алкоголя словно затвердели на нем, как каркас. Он шатался и с трудом передвигал ноги, речь его была почти бессвязна.
- Привет, Джул, - сказал он хрипло. - Видишь, как я быстро пришел. А денег не достал, как ни старался.
- Дело не в деньгах, - оборвала она его. - Ты уже десять дней глаз не кажешь. В чем дело? Он медленно покачал головой.
- Мне было очень плохо, Джул. Болен был.
- Почему же ты не дал мне знать, если был болен? Мне не так уж нужны твои деньги. Я бы вообще не заговорила о них, если бы ты не начал
бегать от меня.
Он снова покачал головой.
- Я не бегал от тебя. Вовсе нет.
- Нет? Ты глаз не казал три недели. Если и приходил, так пьяный в доску.
- Я хворал, Джул, - повторил он, с трудом поднимая на нее глаза.
- Развлекаться здесь со своими светскими приятелями - на это ты не болен? Ты сказал, что мы пообедаем сегодня вместе, и обещал достать
денег, а сам не потрудился даже позвонить.
- Я не мог достать денег.
- Я, кажется, сказала уже, что не в деньгах дело. Я хотела повидать тебя. Гордон, понимаешь? Но у тебя, должно быть, кто-то другой на уме.
Это он отверг самым решительным образом.
- Тогда бери шляпу, и пошли отсюда, - предложила она.
Гордон стоял в нерешительности, и она вдруг подошла к нему и обвила руками его шею.
- Пойдем со мной. Гордон, - понизив голос почти до шепота, сказала она. - Поедем в “Девинриз”, выпьем, а потом ко мне.
- Я не могу, Джул.
- Можешь, - сказала она настойчиво.
- Я болен, вдребезги болен.
- Тем более тебе нечего делать на этом балу. Гордон все еще колебался; он поглядел вокруг, словно ища спасения, но уже чувствуя, что
сдается. Тогда она порывисто притянула его к себе, и ее мягкие влажные губы прильнули к его губам.
- Ладно, - глухо проговорил он. - Сейчас возьму шляпу.
Глава 8
Когда Эдит ступила на тротуар, улица, утопавшая в прозрачной синеве майской ночи, была пустынна. Витрины огромных магазинов померкли, и
казалось, что все дневное великолепие погребено, словно в склепе, за тяжелой железной броней спущенных на двери жалюзи. Поглядев в сторону Сорок
второй улицы, Эдит увидела мерцающее марево огней ночных ресторанов. Над Шестой авеню с грохотом промчался поезд надземной железной дороги. Он
пересек улицу между двумя тусклыми цепочками электрических фонарей и исчез, огненной полосой прочертив мрак.
На Сорок четвертой улице было совсем тихо. Плотнее запахнувшись в манто, Эдит перебежала через улицу и в испуге шарахнулась в сторону,
услыхав над ухом хриплый шепот какого-то одинокого прохожего:
- Куда спешишь, малютка?
Ей вспомнилось, как в детстве она убежала ночью в одной пижаме на улицу, и откуда-то из глубины таинственно-большого темного двора на нее
залаяла собака.
Через минуту она уже была у цели - возле двухэтажного ветхого здания на Сорок четвертой улице, в одном из верхних окон которого с
облегчением увидала огонек. На улице было достаточно светло, чтобы разобрать надпись на вывеске рядом с окном: “Нью-йоркский призыв”. Эдит вошла
в темный вестибюль и почти сразу разыскала в глубине лестницу.
Эдит вошла
в темный вестибюль и почти сразу разыскала в глубине лестницу.
Затем она очутилась в длинной комнате с низким потолком, заставленной столами и заваленной подшивками газет. В комнате было всего двое. Они
сидели в противоположных концах комнаты и писали что-то при свете настольных ламп. У каждого был надвинут на лоб зеленый защитный козырек.
На секунду Эдит в нерешительности остановилась в дверях, и тут оба мужчины одновременно обернулись к ней, и в одном из них она узнала своего
брата.
- Смотрите-ка, Эдит! - Он быстро встал и с удивленным видом направился к ней, снимая на ходу козырек. Это был высокий, худой брюнет в очках
с очень толстыми стеклами. Взгляд у него был испытующий, но какой-то отрешенный, казалось, он всегда устремлен вдаль, поверх головы собеседника.
Взяв Эдит за локти, брат притянул ее к себе и поцеловал в щеку.
- Что случилось? - спросил он с некоторой тревогой.
- Я была на балу, Генри, тут через дорогу, у “Дельмонико”, - взволнованно начала Эдит, - и не могла удержаться, чтобы не нагрянуть к тебе.
- Очень рад. - Его встревоженный тон мгновенно сменился обычным для него - небрежным. - Все же тебе не следовало бегать ночью по улицам
одной.
Человек, сидевший в другом конце комнаты, с любопытством поглядывал на них. Генри поманил его, и он подошел. Это был полный мужчина с
маленькими, остро поблескивавшими глазками. Он был без воротничка и галстука, и это делало его похожим на фермера из среднезападных штатов,
вкушающего свой воскресный послеобеденный отдых.
- Моя сестра, - сказал Генри. - Зашла меня проведать.
- Здравствуйте, - сказал толстяк, улыбаясь. - Меня зовут Бартоломью, мисс Брейдин. Я знаю, что ваш брат давно уже успел об этом позабыть.
Эдит вежливо рассмеялась.
- Ну, как, - продолжал тот, - у нас тут не слишком роскошные апартаменты, верно? Эдит обвела глазами комнату.
- Нет, очень мило, - отвечала она. - А где вы держите бомбы?
- Бомбы? - повторил Бартоломью и расхохотался. - Это здорово - бомбы! Ты слышишь. Генри? Твоя сестра хочет знать, где мы прячем бомбы. Это
здорово, а?
Эдит примостилась на краешке стола и сидела, болтая ногами. Брат присел рядом с ней.
- Ну, - спросил он с рассеянным видом, - как ты проводишь время в Нью-Йорке на этот раз?
- Ничего, неплохо. Я пробуду вместе с Хойтами в “Билтморе” до субботы. Приходи завтра, позавтракаем вместе.
Генри на минуту задумался.
- Завтра я, пожалуй, занят, - сказал он. - Да и не гожусь я для дамского общества.
- Ну что ж, - безмятежно согласилась она, - давай позавтракаем вдвоем.
- Идет.
- Я заеду за тобой в двенадцать.
Бартоломью явно не терпелось вернуться к своему столу, но он, должно быть, считал, что было бы не слишком учтиво уйти, не пошутив на
прощание.
- Знаете... - неуклюже начал он. Брат и сестра обернулись к нему.
- Знаете, у нас тут.., нам тут не давали скучать сегодня вечером.
Мужчины переглянулись.
- Вам бы прийти пораньше, - продолжал, ободрившись, Бартоломью. - У нас тут был настоящий спектакль.