Дин же был в отличном расположении духа - доволен
собой, весел и шумлив в предвкушении бала. У “Братьев Риверс” он выбрал с полдюжины галстуков, неторопливо обсудив достоинства каждого из них с
приятелем. Похоже, что узкие галстуки снова входят в моду, а? Стыд и позор, как это Риверсы до сих пор не могут раздобыть валлийских
морготсоновских воротничков! Что ни говори, а “ковингтон” лучший воротничок на свете.
Гордона охватывало отчаяние. Деньги нужны ему были позарез. К тому же у него теперь пробудилось смутное желание отправиться на
университетский бал. Ему хотелось повидать Эдит. Он не встречался с ней ни разу после одного памятного вечера в гаррисбергском загородном клубе
накануне его отъезда во Францию. Воспоминание об этой встрече утонуло в водовороте войны и окончательно изгладилось из памяти за последние три
месяца, когда жизнь его пошла вкривь и вкось, но сейчас он снова увидел перед собой Эдит - очаровательную, веселую, упоенно болтающую о каких-то
пустяках, и этот образ пробудил к жизни множество воспоминаний. Перед ним снова возникло ее лицо... Все годы, проведенные в университете, он
испытывал восторженное и робкое преклонение перед этой девушкой. Он любил рисовать ее - в его комнате висело около дюжины набросков: Эдит играет
в гольф, Эдит плавает... Он мог с закрытыми глазами набросать ее капризный, влекущий профиль.
В половине шестого они вышли от “Братьев Риверс” и остановились на тротуаре.
- Ну, я вполне укомплектован, - довольно сказал Дин. - Теперь назад в отель - постричься, побриться, сделать массаж.
- Правильно, - отозвался его приятель. - Я, пожалуй, последую твоему примеру.
- “Неужели ничего не выйдет?” - думал Гордон. Он едва удержался, чтобы не крикнуть приятелю Дина:
"Убирайся к черту!” С отчаянием в душе он начинал подозревать, что Дин нарочно таскает за собой этого малого, чтобы избежать разговора о
деньгах.
Они вернулись в отель “Билтмор”. Там уже было полно очаровательных молоденьких девушек. Большинство из них съехалось на этот первый в их
жизни большой бал - бал знаменитой студенческой организации знаменитого университета - из разных городов, со всех концов западных и южных штатов.
Но перед Гордоном лица их мелькали, как во сне. Он уже собирался с духом для последней мольбы, уже готов был сказать что-то, сам еще не зная что,
когда Дин извинился перед приятелем, взял Гордона за локоть и отвел в сторону.
- Горди, - торопливо пробормотал он, - я все основательно обдумал и вижу, что не могу одолжить тебе этих денег. Рад бы выручить тебя, да не
могу - я тогда сяду на мель на целый месяц.
Гордон тупо глядел на него, удивляясь про себя, как это он никогда раньше не замечал этих торчащих зубов...
- Я страшно огорчен, Горди, - говорил Дин. - Но ты видишь, как обстоит дело.
Он достал бумажник и не спеша отсчитал семьдесят пять долларов.
- Вот, - сказал он, протягивая деньги. - Здесь семьдесят пять долларов. Всего, значит, будет восемьдесят. Это все, что у меня есть при себе.
И больше я никак не могу себя урезать.
Гордон протянул руку. Пальцы его разжались и сжались снова, словно клещами захватив бумажки.
- Увидимся на балу, - сказал Дин. - А сейчас мне надо к парикмахеру.
- До скорого, - сказал Гордон каким-то хриплым, не своим голосом.
- До скорого, - сказал Гордон каким-то хриплым, не своим голосом.
- До скорого.
Дин хотел было улыбнуться, но передумал. Небрежно кивнув, он поспешил прочь.
Гордон не двинулся с места; красивое лицо его было искажено отчаянием, деньги судорожно зажаты в кулаке. Затем, ничего не видя от внезапно
прихлынувших слез, он, спотыкаясь, начал спускаться по лестнице.
Глава 3
В тот же вечер около девяти часов двое вышли из дешевого ресторана на Шестой авеню. Изможденные, неприглядные с виду, они были лишены почти
всего, что отличает людей от животных, но в них не было и той первобытной животной силы, в которой есть нечто красочное. Еще недавно они кормили
вшей, холодали и голодали в грязном городишке в чужой стране. Они были нищи, одиноки, с колыбели жизнь швыряла их, словно щепки по волнам, и
будет швырять так до самой смерти. Они были одеты в форму солдат американской армии, а нашивки на плечах свидетельствовали об их принадлежности к
дивизии, сформированной в штате Нью-Джерси и три дня назад высадившейся в Нью-Йорке.
Того, что повыше, звали Кэррол Кэй - звучное имя, наводившее на мысль о том, что, сколько бы ни вырождался род из поколения в поколение, в
жилах этого отпрыска еще должна отыскаться капля крови ею доблестных предков. Однако тощее лицо с безвольным подбородком, тусклые, водянистые
глаза и торчащие скулы отнюдь не свидетельствовали о врожденной решимости или отваге.
Его товарищ был смугл и кривоног. Крысиные глазки и не раз перебитый крючковатый нос. Вызывающая манера держаться была явно напускной -
оружием самозащиты, без которого не просуществуешь в том мире, где только рычат и кусают, где царят животная грубость и животный страх, - короче,
в том мире, в котором он всегда жил. Звали его Гэс Роуз.
Выйдя из кафе, они побрели по Шестой авеню, с независимым видом ковыряя в зубах.
- Куда теперь? - вопросил Роуз таким тоном, словно, скажи Кэй: “А не махнуть ли нам в Полинезию?” - это ничуть бы его не удивило.
- А может, нам удастся пропустить где-нибудь стаканчик? Как ты насчет этого?
Сухой закон еще не был введен. Нерешительность, прозвучавшая в голосе Кэя, объяснялась тем, что запрещено было продавать спиртное солдатам.
Предложение встретило со стороны Роуза самый восторженный отклик.
- Я кое-что придумал, - продолжал Кэй после минутного раздумья. - У меня тут есть брат.
- Где, в Нью-Йорке?
- Ну да. Старшой. - Кэй хотел сказать, что это его старший брат. - Служит официантом в каком-то кабаке.
- Думаешь, он может поднести нам?
- Да уж, верно, может!
- Вот посмотришь - завтра же скину эту проклятую форму. И нипочем больше в нее не влезу - дудки! Раздобуду себе нормальную человеческую
одежду.
- Думаешь, я не скину!
Поскольку объединенный капитал обоих приятелей едва достигал четырех долларов, планы эти следовало понимать просто как приятное
словоизвержение, безобидное и утешающее. Все же это подняло, как видно, их настроение, так как они продолжали еще некоторое время в том же духе,
привлекая в свидетели различных персонажей, нередко упоминаемых в Священном писании. Все это сопровождалось удовлетворенным смешком и
восклицаниями вроде “Вот это да! А ты думал! Знай наших!”, повторенными не раз и не два.