Он приехал сюда с одним из первых советских пароходов в незабвенные времена винчестеров, шаманов и прочей экзотики и ухитрился за все это время ни разу не выехать на "материк". За это время он перепробовал все и вся - был промысловиком, торговым служащим, каюром, жил с чукчами-пастухами и, по местному выражению, окончательно "отильхял", или затундровел, то есть не был способен ни к какой другой жизни, кроме нерегламентированного северного безделья и нерегламентированной же северной работы.
Когда работа по штабелевке плавника закончилась, Братка остался в избушке. Больше сюда уже вместиться никто не мог, так как все возможное пространство было занято нарами и железной печкой.
В этой тесноте они жили втроем, наглядно опровергая все теории о полярных психозах, белом безмолвии и прочие драматические бредни. Холодная воля Оспатого Федора убивала все конфликты в самом зародыше, и маленькая избушка на морском берегу засияла гостеприимным светом на путях бродячих северных трактористов, которые проходили здесь все чаще, и даже вертолетчики не упускали случая завернуть сюда за свежей рыбой или битым весенним гусем.
Какой-то проезжий шутник-геолог окрестил это общество "республикой", и название прилипло намертво. Вблизи "республики" находилось знаменитое место для охоты на пролетного гуся, и сюда регулярно наезжало высокое начальство из района и области. Может быть поэтому власти и смотрели сквозь пальцы на эту предусмотренную никакими положениями братию.
Был однажды и районный прокурор. Уставшие охотники мыли ноги в ледяной воде ручья, потом долго чаевничали перед тем, как перейти к вареной гусятине и "Старке". Федор по долгу гостеприимного хозяина принимал участие в беседе, выпил и "Старки". Прокурор все присматривался к нему, потом спросил:
- Что же ты, Кокорин, себе второе заключение устраиваешь? Каждый человек на счету, самолетами из Москвы людей везем, а вы здесь как улитки, только для собственной раковины живете.
- Я здесь нервную систему лечу, - сказал Федор.
- Я, Кокорин, все понимаю. Когда ты эту свою нервную систему вылечишь, приходи ко мне. Будешь работать. Никто на тебя покоситься не посмеет, ибо свое отбыл. - Были в колонии, которые пробовали покоситься, - усмехнулся Федор.
Идти к прокурору, конечно, Федор не мог. Не позволяла застарелая лагерная гордость. Но когда прошел слух, что невдалеке от них организуется рыбачья бригада, Федор после долгого раздумья сказал:
- Надо попробовать.
- Я согласен, - сказал тогда Глухой.
Вслед за ледяными дождичками в июле пошел сне Снег сыпал с темного неба громадными мокрыми хлопьями безостановочно день и ночь. Среди всеобщей белизны чернильной лентой выделялся Китам. Все в это время сидели в избушке. Дед, который начал прихварывать, засел в своем домике и даже не выходил по вечерам.
- Для тех, кто первый раз в тундре, самое время гибнуть, - сказал Братка. - Уйдут от дома в одних курточках на "молниях", а тут снег. Бывает, по метру в это время наваливает.
Все молчали, отдавая дань Браткину опыту, и только Славка Бенд в тишине нервно барабанил пальцами по подоконнику.
- Сидим, - сказал он. - Время идет. Рыба идет. Ловить надо. Сдавать.
- Мы все, Славка, сюда не за цветочками приехали - сказал Муханов. - Чего попусту слова тратишь?
- В такое время, - убежденно продолжал Братка - лучше всего выпить спирту, хорошо поесть и лечь спать. И наутро будет хорошая погода. Это я вам точнее радио говорю.
Все оживились, ибо идея понравилась. Братку и решили послать в поселок, как человека, знакомого с обстановкой, что при "сухом законе" небесполезно. Решили, что он получит из причитающихся денег рублей сто, купит спирту, папирос, разные там консервы побаловаться.
- Доверенность надо написать, - сказал Санька. - Не дадут одному без доверенности.
- Это в Москве у вас на каждом шагу доверенности, а меня здесь любой знает, - ответил обиженно Братка.
- Я с тобой, - вдруг сказал Федор. - Интересно мне кое-что.
- Не доверяешь все-таки, Оспатый? - усмехнулся Славка.
...Они вернулись через три часа. Федор кинул пустой рюкзак на пол и сел на койку. Братка в сенях отряхивал снег.
- Не выгорело? - упавшим голосом спросил Муханов.
- Хуже, - ответил Федор. - Денег нет.
- То есть как нет? - недоверчиво спросил Муханов.
- А так, все наши тонны деду пошли.
- Как деду? Почему деду? - заговорил Славка.
- По документам. Амортизация лично ему принадлежащих сетей по договору. И по тому же договору гарантированная зарплата - по 300 рублей в месяц - с марта, как бригадиру-инструктору перечислена на дедов счет в районной сберкассе.
- Так, - ошалело сказал Славка. - Так.
- Все именно так. Штемпеля, печати. Большой за-кон-ник наш дед.
- Первый раз. За десять лет. Поверил, - сказал в тишине Славка от своего окна. - Ну, дед, держись!
- Сядь, - сказал Федор. Славка сел.
- У него, гада, там где-то взрывчатка есть, - сквозь зубы сказал Муханов. - Заложу сейчас койку, от избы ничего не останется. Идем, Федор?
- Мелкий вор, гнида, все по закону сделал, - с горьким презрением сказал Федор, - много видал я таких и об этого ни рук, ни глаз пачкать не хочу.
Муханов вышел. Санька кинулся вслед за ним.
Перед дедовой избой лежал девственно чистый снег. Муханов пропахал его сапогами и дернул дверь так, что чуть не отскочила ручка. Крохотное оконце в дедовой избе едва пропускал свет. Он лежал на койке, и белая его голова выделялась на фоне темной подушки.
-Дед, - сказал Муханов, - мы в правлении были. Ты что же, а, дед?
- Плохо мне, ребята, - прошелестел дед. - Совсем плохо.
- Ты про деньги скажи. Про рыбу.
- Вот здесь, - дед поцарапал слабой ручкой где-то около живота, - вот здесь совсем плохо.
- Прикидываешься, старая выжига, - сказал Муханов.
- Врача бы, врача, а, ребята?
- Лежи, дед, - беспощадно сказал Муханов. А сети твои мы заберем.
- Неправильный ты, Коля, неправильный, - прошелестел дед. - Дерутся ведь сети, портятся, а они денег стоят. Больших денег. Я, может быть, всю жизнь собирал эти сети. И вот: новая река, сам хозяин. Последний раз хотел половить на новой реке, и все. Дом у меня хороший... Врача бы...
- Ладно, - сказал Муханов. - Очнешься, поговорим. А сети твои - прощай...
Два дня дед лежал в своей избушке, и только Муханов упомянул о нем:
- Прикидывается, сволочь, на жалость.
На третий день дед выполз на порог и спросил:
- Ребята, вы звери, что ли? Помираю.
- Толька, иди в поселок, вызывай вертолет, - сказал Федор.
Толик кинулся в избушку и выскочил оттуда с двустволкой.
- Оставь ружье, - рявкнул Федор, и Толик, прислонив дробовик к завалинке, как пришпоренный, рванул по кочкам.
Вертолет прилетел. Врач пощупал дедов живот и быстро приказал нести носилки. На носилках дед смотрел в серое небо и тихо постанывал. Он исчез в железном грохочущем брюхе Ми-4. Исчез навсегда.
Два известия пришли на почту Нового Усть-Китама. Письмо от деда. "Положили меня, ребята, в больницу. Будет операция. Давно у меня уже язва желудка. Думал, долго с ней проживу, а врач хочет резать. Поругались мы все немного, но приеду и уладим миром. Все надо миром улаживать. Пуще всего берегите снасть. А я постараюсь скорее..."
Далее следовала длинная инструкция, как хранить и сушить сети, адресованная Глухому. Вторым была справка из больницы. "В результате нарушения больничного режима больной Мятлев Дмитрий Егорович 62 лет скончался от воспаления послеоперационного шва к брюшной полости". Была еще приписка: "Дед-то ваш будто золото закопал, все рвался. Обманул врачей, начал выписываться досрочно. Я его коешный сосед". Настала пустота.