Где комиссар?
– Комиссар у сапёров, – ответил начальник штаба.
– Попросите его на КП.
Ночь была тёмной, тихой и очень тревожной. Тревога была в дрожащем свете звёзд, трево-га тихо шуршала под ногами часовых, тревога тёмными тенями стояла среди ночных непо-движных деревьев, тревога, поскрипывая сучьями, шла с разведчиками и не оставляла их, когда, пройдя мимо боевого охранения, они подходили к штабу полка. Тревога плескала и журчала в тёмной воде у мельничной плотины, тревога была всюду – в небе, на земле, на воде. Наступили минуты, когда на каждого входящего в штаб смотрели пытливо, ожидая недоброй вести, когда далёкие зарницы заставляли настораживаться, и от пустого шороха часовые вскидывали вин-товки и кричали: «Стой, стреляю!» И в эти минуты Богарёв с молчаливым восхищением наблю-дал за Мерцаловым, командиром стрелкового полка. Он один говорил весело, уверенно, громко. Он смеялся и шутил. В эти часы ночной тяжёлой опасности вся великая ответственность за ты-сячи людей, за пушки, за землю лежала на нём. Он не томился этой ответственностью. Сколько драгоценных свойств человеческого духа зреют, крепнут за одну такую ночь в душе человека. И тысячи лейтенантов, майоров, полковников, генералов и комиссаров переживали на протяжении огромного фронта часы, недели, ночи, месяцы этой великой закаляющей и умудряющей тяжёлой ответственности.
Мерцалов растолковывал задачу окружавшим его командирам. Казалось, множество прочных связей устанавливалось между ним и людьми, лежавшими в тёмном лесу, стоявшими в боевом охранении, дежурившими на огневых позициях у пушек, глядящими во мрак ночи с пе-редовых наблюдательных пунктов. Он был весел, спокоен, прост, этот тридцатипятилетний майор с рыжеватыми волосами, скуластым загорелым лицом, со светлыми, казавшимися то се-рыми, то голубыми глазами.
– Поднимем по тревоге батальоны? – спросил начальник штаба.
– Пусть ещё час поспят ребята. Проснуться бойцу недолго, – ответил Мерцалов. – Спят-то, небось, в сапогах.
Он посмотрел на Богарёва и проговорил:
– Прочтите приказ от командира дивизии.
Богарёв прочёл приказ, указывавший полку направление движения и задачу – до вечера сдерживать одним батальоном движение немцев по большаку, а остальными силами держать переправу через речку Уж.
– Да, вот ещё что, – сказал Мерцалов, словно вспомнив о каком-то пустяке. Он вытер платком лоб. – Ну и жара! Может быть, выйдем воздухом подышим?
Несколько мгновений они простояли молча в темноте. Мерцалов сказал негромко:
– Вот какая штука. Минут через пятнадцать после того, как Мышанский проехал, немцы перерезали дорогу. Связи со штабом дивизии у меня нет, с соседями тоже. В общем полк в окружении. Я принял решение. Полку итти к переправе, выполнить задачу, а затем пробиваться на соединение, а батальон Бабаджаньяна с гаубицами остаётся на лесном участке дороги, чтобы сдерживать противника.
Они помолчали.
– Черти, всё время трассирующими в небо пускают, – сказал Мерцалов.
– Что же, решение ваше правильное, – ответил Богарёв.
– Ну вот, – Мерцалов посмотрел на небо, – ракета зелёная. С батальоном я останусь… Вот ещё ракету запустили.
– Ни в коем случае, ни в коем случае, – живо возразил Богарёв, – с батальоном должен остаться я, и я вам докажу, почему должен остаться я, а вы должны вести полк.
И он доказал это Мерцалову. Они простились в темноте, Богарёв не видел лица Мерцалова, но он чувствовал, что тот помнит тяжёлый разговор за чаепитием.
Через час потянулись тяжёлые обозы. Лошади, бесшумно шагая по дороге, слегка фыркали, точно понимали, что нельзя нарушать тишину тайного ночного движения. Красноармейцы шли молча из темноты и вновь уходили в темноту. Из темноты на них молча глядели те, кто оставал-ся. В этом молчаливом прощании батальонов была великая торжественность и великая печаль.
Из темноты на них молча глядели те, кто оставал-ся. В этом молчаливом прощании батальонов была великая торжественность и великая печаль.
До рассвета выехали на огневые позиции орудия гаубичного дивизиона. Артиллеристы рыли щели, землянки, тащили из леса ветви для маскировки орудий. Командир дивизиона Ру-мянцев и комиссар Невтулов руководили устройством складов боеприпасов. Они выбирали танкоопасные направления и, пытаясь угадать внезапности надвигавшегося боя, устанавливали орудия, прокладывали ходы сообщения, указывали места для рытья окопов. В их налаженном хозяйстве имелись запасы бутылок с горючей жидкостью и тяжёлые, как утюги, противотанко-вые гранаты. Богарёв познакомил их с предстоящей задачей.
– Задача тяжёлая, – сказал Румянцев, – но бывали у нас и такие задачи.
Он заговорил о тактике немецких танковых атак, о сильных и слабых сторонах немецких пикировщиков и истребителей, об особенностях германской артиллерии.
– У меня есть мины, – сказал Румянцев, – может, заминируем дорогу, товарищ комиссар?
– Тут прямо идеальное место для минирования в километре от совхоза: с одной стороны – овраг, с другой – густая рощица, объездов у противника не будет, – кашляя, добавил Невтулов.
Богарёв согласился с ними.
– Сколько вам лет? – спросил он внезапно Румянцева.
– Двадцать четыре, – ответил Румянцев и, как бы оправдываясь, добавил: – Но я воюю с двадцать второго июня.
– Ну, и как воевали? – спросил Богарёв.
– Могу дать справку, – сказал Невтулов, – если имеете свободных три минуты, товарищ комиссар.
– Да, да, ты прочти, Серёжа. Он ведь у нас ведёт такой дневник с первого дня, – сказал Ру-мянцев.
Невтулов вынул из полевой сумки тетрадку. При свете электрического фонарика Богарёв увидел, что обложка тетради украшена затейливо вырезанными накладными буквами из цветной бумаги.
Невтулов начал читать: – «Двадцать второго июня полк получил приказ выступить на за-щиту родины, и в пятнадцать ноль ноль первый дивизион капитана Румянцева дал мощный залп по врагу. Двенадцать 152-миллиметровых гаубиц каждую минуту выбрасывали на фашистские головы полторы тонны металла…»
– Хорошо пишет Серёжа, – с убеждением сказал Румянцев.
– Читайте дальше, – попросил Богарёв.
– «Двадцать третьего полк уничтожил две артиллерийских батареи, три миномётных бата-реи и более полка пехоты, фашисты отступили на восемнадцать километров. В этот день гау-бичный полк израсходовал тысячу триста восемьдесят снарядов.
Двадцать пятого июня дивизион капитана Румянцева вёл огонь по переправе Каменный Брод. Переправа разбита, уничтожены рота мотоциклистов и две роты пехоты…»
– Ну, и в том же духе изо дня в день, – сказал капитан Румянцев, – не правда ли, он хо-рошо пишет, товарищ комиссар?
– Воюете вы неплохо, это бесспорно, – согласился Богарёв.
– Her, серьёзно, у Серёжи литературное дарование, – сказал Румянцев, – он ведь перед войной рассказ целый напечатал в «Смене».
«Здесь порядок, – подумал Богарёв, – пойду к Бабаджаньяну».
Когда он отходил, осторожно щупая ногой дорогу, ничего не видя после яркого света фо-нарика, до него дошёл голос Румянцева:
– Бесспорно также то, что завтра нам в шахматишки не играть.
– Куда вы тягачи поставили, Румянцев? – спросил, остановившись, Богарёв.
– Все тягачи, грузовики и горючее в лесу, товарищ комиссар, они смогут подъехать к ог-невым по дороге, не простреливаемой противником, – ответил в темноту Румянцев.
Богарёв встретился с Бабаджаньяном на командном пункте. Бабаджаньян рассказал о под-готовке батальона к обороне, Богарёв, слушая его, поглядывал на чёрные блестящие глаза, на впалые смуглые щёки командира батальона.