Немцы, очевидно, связали прекращение огня с отходом артиллерии и усилили обстрел. Через несколько минут танки по всей линии перешли в атаку. Они шли на больших скоростях, стреляя с хода из пушек и пулемётов.
Несколько красноармейцев, пригнувшись, побежали от верхнего блиндажа, одни из них упал, поражённый случайной пулей, остальные, еще ниже пригнувшись, бежали мимо команд-ного пункта,
Бабаджаньян вышел к ним навстречу.
– Куда, куда? – закричал он.
– Танки, товарищ капитан! – задыхаясь, проговорил красноармеец.
– Что у вас, живот болит? Зачем согнулись? – злобно закричал Бабаджаньян. – Выше голо-ву! Идут танки, их надо встречать, а не бегать, как зайцы. Назад, шагом марш!
В это время гаубицы открыли огонь. Лишь теперь огневики увидели врага. Удары тяжёлых снарядов были потрясающе сильны. От прямых попаданий танки расползались, металл корчился, пламя вырывалось из люков, столбами поднималось над машинами. Не только прямые попадания – тяжёлые осколки могучих снарядов пробивали броню, калечили гусеницы… Машины жужжали, вертясь вокруг своей оси.
– Неплохая у нас артиллерия, – кричал на ухо командиру батальона Румянцев, – а, товарищ Бабаджаньян, неплохая?!
На всём поле атака танков была приостановлена. Но в той полосе, где проходил большак, немцам удалось продвинуться вперёд. Тяжёлый головной танк, стреляя из пушки и строча всеми своими пулемётами, ворвался на участок, где засел отряд истребителей. За ним стремительно шли четыре машины.
Огонь артиллерии ослабел: два орудия были подбиты и не могли вести стрельбы, третье прямым попаданием снаряда, было совершенно искорёжено; санитары унесли тяжело раненных артиллеристов. Тела убитых сохранили в себе устремление боевого труда – люди погибли, рабо-тая до последнего вздоха.
– Ну, ребята, пришло время… Горько ли, тошно, – стой на месте! – закричал Родимцев.
Они трое взялись за бутылки с горючей жидкостью.
Седов первым поднялся из ямы. Головной танк шёл прямо на него. Пулемётная очередь попала Седову в грудь, голову, и он рухнул на дно ямы.
Игнатьев видел гибель товарища. Над головой его с воем промчалась пулемётная очередь, врезалась в землю, танк прошёл совсем близко, он отшатнулся даже; на мгновенье мелькнуло у него воспоминание, как он мальчишкой стоит на станции, куда они с отцом возили пассажира, и мимо, обдав теплом, запахом горячего масла, с грохотом промчатся паровоз курьерского поезда. Он распрямился, бросил бутылку и сам подумал почти с отчаянием: «Ну, что ты паровозу литровкой сделаешь?» Бутылка угодила в башню. Лёгкое, подвижное пламя сразу же взвыло, подхваченное ветром. В этот миг Родимцев бросил связку гранат под гусеницы второй машины. Игиатьев снова бросил бутылку. «Этот поменьше будет, – мелькнула у него хмельная мысль. – В такой и пол-литром можно!»
Огромный головной танк вышел из строя. Очевидно, водитель пытался его развернуть, но из-за пожара не успел этого сделать. Верхний люк открылся, поспешно полезли немцы с авто-матами, прикрывая от пламени лица, начали прыгать на землю.
Словно инстинкт подсказал Игнатьеву: «Вот этот убил Седова».
– Стой! – закричал он и, схватив винтовку, выскочил из ямы.
Огромный, плечистый и толстый немец, с рукой, перехваченной ниткой кораллов, один остался в поле. Остальные члены его экипажа, согнувшись, бежали по заросшему бурьяном кю-вету. Немец один остался стоять во весь свой большой рост. Увидев Игнатьева, бежавшего к нему с винтовкой, он приложил автомат к брюху и застрочил. Почти вся очередь прошла мимо Игнатьева, но последние пули ударили по винтовке, расщепили приклад. На мгновение Игнатьев остановился, потом бросился к немцу. Немец пытался перезарядить автомат, но увидал, что не успеет этого сделать; он не струсил, по всему видно было, что он не трус, – одновременно тяжёлым и лёгким шагом пошёл он на Игнатьева.
У Игнатьева потемнело в глазах. Вот этот человек убил Седова, он сжёг в одну ночь боль-шой город, он убил красавицу девушку-украинку, он топтал поля, рушил белые хаты, он нёс по-зор и смерть народу…
– Эй, Игнатьев! – послышался откуда-то издали голос старшины.
Немец верил в свою силу и храбрость, он проходил многолетнюю гимнастическую трени-ровку, он знал жестокие и быстрые приёмы борьбы.
– Ком, ком, Иван! – говорил он.
Он словно пьянел от величия своей позы, один среди горящих танков, под грохот разрывов он стоял монументом на завоёванной земле, он, прошедший по Бельгии, Франции, топтавший землю Белграда и Афин, он, чью грудь сам Гитлер украсил «железным крестом».
Словно возродились древние времена поединков, и десятки глаз смотрели на этих двух людей, сошедшихся на исковерканной битвой земле. Туляк Игнатьев поднял руку; страшен и прост был удар русского солдата.
– Гад, с девчатами воюешь! – хрипло крикнул Игнатьев.
Коротко и сухо треснул винтовочный выстрел. Это стрелял Родимцев.
Немецкая атака была отбита. Четыре раза переходили немецкие танки и мотопехота в ата-ку. Четыре раза поднимал Бабаджаньян батальон против немцев. Бойцы шли с гранатами и с бутылками горючей жидкости.
Хрипло кричали команду артиллерийские начальники, но реже и реже гремели голоса пу-шек.
Просто умирали люди на поле сражения.
– Не играть нам с тобой, Вася, больше, – сказал политрук Невтулов. Крупнокалиберная пуля попала ему в грудь, кровь текла изо рта при каждом вздохе. Румянцев поцеловал его и за-плакал.
– Огонь! – закричал командир батареи, и в грохоте пушек потонул последний шопот Нев-тулова.
Смертельно был ранен в живот Бабаджаньян во время четвёртой атаки немецких танков. Бойцы положили его на плащ-палатку и хотели вынести из боя.
– У меня ещё есть голос, чтобы командовать, – сказал он.
И пока не была отбита атака, его голос слышали бойцы. Он умирал на руках у Богарёва.
– Не забывай меня, комиссар, – сказал он, – за эти дни ты для меня стал другом.
Умирали бойцы. Кто расскажет об их подвигах? Лишь быстрые облака видели, как бился до последнего патрона боец Рябоконь, как, уложив десять врагов, взорвал себя холодеющей ру-кой политрук Еретик, как, окружённый немцами, стрелял до последнего вздоха красноармеец Глушков, как, истекая кровью, бились пулемётчики Глаголев и Кордахин, пока слабеющие пальцы могли нажимать на спусковой крючок, пока меркнувший взор в знойном тумане видел боевую цель.
Велик народ, чьи сыновья умирают свято, просто и сурово на необозримых полях сраже-ния. О них знают небо и звёзды, их последние вздохи слышала земля, их подвиги видела несжа-тая рожь и придорожные рощи. Они спят в земле, над ними небо, солнце и облака. Они спят крепко, спят вечным сном, как спят их отцы и деды, всю жизнь трудившиеся плотники, земле-копы, шахтёры, ткачи, крестьяне великой земли. Много пота, много тяжёлого, подчас непосиль-ного труда отдали они этой земле. Пришёл грозный час войны, и они отдали ей свою кровь и свою жизнь. Пусть же эта земля славится трудом, разумом, честью и свободой. Пусть не будет слова величавей и святей, чем слово «народ»!
Ночью, после похорон погибших, Богарёв пошёл в блиндаж.
– Товарищ комиссар, – сказал дежуривший у блиндажа красноармеец, – посыльный при-шёл.
– Какой посыльный? – удивлённо спросил Богарёв. – Откуда?
Вошёл небольшого роста красноармеец с сумкой и винтовкой.
– Откуда вы, товарищ боец?
– Из штаба дивизии, почту принёс.
– Как же вы прошли, ведь дорога отрезана?
– Пробрался, товарищ комиссар, километра четыре на пузе полз, через речку переправился ночью, немца-часового застрелил, вот погон с него принёс.
– Страшно было пробираться? – спросил Богарёв.