Богарёв, смеясь вместе с другими, подумал: «Это здорово хорошо, – такой смех, когда приближаются танки, это хорошо», – и спросил Румянцева:
– Всё ли у вас готово, товарищ капитан? Румянцев ответил:
– Всё готово, товарищ комиссар. Данные заранее подготовлены, орудия заряжены, мы по-кроем сосредоточенным огнём весь сектор, по которому пойдут танки.
– Воздух! – протяжно прокричали сразу несколько человек. И одновременно запищали два телефонных аппарата.
– Идут! Головной в двух тысячах метрах от нас, – сказал, растягивая слова, Румянцев. Гла-за его стали строги, серьёзны, а рот всё ещё продолжал смеяться.
XIII. Горько ли, тошно – стоять!
Самолёты и танки показались почти одновременно. Низко над землёй шла шестёрка «Мес-сершмиттов-109», над ними–два звена бомбардировщиков, ещё выше, примерно на высоте по-лутора тысяч метров, – звено «Мессершмиттов».
– Классическое построение перед бомбёжкой, – пробормотал Невтулов, – нижние «мессе-ры» прикрывают выход из пике, верхние прикрывают вхождение в пике. Сейчас дадут нам жиз-ни.
– Придётся демаскироваться, – сказал Румянцев, – ничего не попишешь. Но мы им крепко дадим прикурить. – И он приказал командирам батарей открыть огонь.
«Огонь!» – послышалась далёкая команда, и на несколько мгновений все звуки угасли, и лишь грохотали в ушах оглушительные молоты залпов. И сразу поднялся пронзительный шеле-стящий ветер пошедших к цели снарядов. Казалось, что целые рощи высоких тополей, осин, бе-рёз зашелестели, зашумели миллионами молодых листьев, гнутся, раскачиваются от могучего, налетевшего на них ветра. Казалось, ветер рвёт свою крепкую, гибкую ткань на тонких ветвях, казалось, в своём стремительном ходе поднятый сталью ветер увлечёт за собой и людей, и самую землю. Издали послышались разрывы. Один, другой, несколько слитных, потом ещё один.
Богарёв услышал в трубку далёкий голос, называвший данные для стрельбы. В интонациях этих протяжных голосов, говоривших одни лишь цифры, выражалась вся страсть битвы. Цифры торжествовали, цифры неистовствовали – цифры ожившие, цепкие. И вдруг голос, произносивший данные для стрельбы, сменился другим: «Лозенко, ты в землянци брав почату пачку махорки?» – «Ну, брав, а ты хиба не брав у мене?» – И снова командирский голос, выкрикивающий данные, и второй, повторяющий их.
А в это время бомбардировщики кружились, выискивая цели. Невтулов побежал на огне-вые позиции.
– Огня не прекращать при любых условиях! – крикнул он командиру первой батареи.
– Есть не прекращать огня, – ответил лейтенант, командовавший батареей.
Два «Юнкерса» над огневыми позициями перешли в пике. Зенитные учетверённые пуле-мёты пускали по ним очередь за очередью.
– Смело пикируют, – сказал Невтулов, – ничего не скажешь!
– Огонь! – закричал лейтенант.
Трехорудийная батарея дала залп. Грохот залпа смешался с грохотом разорвавшихся бомб. Тучи земли и песка прикрыли артиллеристов.
Утирая потные и грязные лица, они уже вновь зарядили орудия.
– Морозов, цел? – крикнул лейтенант.
– Вполне цел, товарищ лейтенант, – ответил наводчик Морозов, – наша веселей, товарищ лейтенант.
– Огонь! – скомандовал лейтенант.
Остальные самолёты кружили над передним краем. Оттуда слышались пулемётные очере-ди и частые разрывы бомб.
Артиллеристы-огневики работали со злым упорством, со стремительной страстью. В их слаженных движениях, объединённых братством помысла и усилий, выражалась торжественная мощь общего труда. Тут уже работали не отдельные люди: худой грузин – досылающий, плечи-стый, низкорослый татарин – подносчик, еврей – правильный, черноглазый украинец – заряжа-ющий, прославленный мастер-наводчик Морозов, – здесь работал один человек.
В их слаженных движениях, объединённых братством помысла и усилий, выражалась торжественная мощь общего труда. Тут уже работали не отдельные люди: худой грузин – досылающий, плечи-стый, низкорослый татарин – подносчик, еврей – правильный, черноглазый украинец – заряжа-ющий, прославленный мастер-наводчик Морозов, – здесь работал один человек. Он мельком глядел на вышедших из пике «Юнкерсов», делающих боевой разворот и вновь идущих на бом-бёжку батареи, он утирал пот, усмехался, ухал вместе с пушкой, опять делал своё умное, слож-ное дело, – сторукий, быстрый, неудержимый, смывший благородным трудовым потом все сле-ды боязни со своего лица. Он, этот человек, работал и на втором, третьем орудии первой батареи и на орудиях второй батареи. Он не останавливался, не ложился, не бежал к блиндажу, когда выли бомбы, он не переставал трудиться под чугунными ударами разрывов, он не останавливался радостно глазеть, когда кричали бойцы, лежавшие в резерве третьей роты: «Подбили зенитчики, пошёл книзу, горит!» – Он не терял времени, он работал. Для всех этих слитых воедино людей было лишь одно слово: «огонь!» И это слово, соединённое с их трудом, рождало огонь.
И наводчик Морозов, вихрастый, веснущатый, кричал: «Наша веселей!» А управленцы, наблюдавшие сокрушительную работу огневиков, всё сыпали в этот огонь цифры и цифры.
Снаряды начали рваться среди танковой колонны совершенно неожиданно для немцев. Первый снаряд попал в башню тяжёлого танка и разнёс её. С наблюдательного пункта видно было в бинокль, как танкисты, высунувшиеся из люков, быстро и юрко прятались в машины.
– Словно суслики в норы лезут, товарищ лейтенант, – сказал разведчик, сидевший на ар-тиллерийском НП.
– Да, действительно, – похоже, – сказал лейтенант и кивнул телефонисту: – Огуреченко, крути четвёртый.
Лишь толстяк, сидевший на головном танке, не спрятался в люк. Он помахал рукой, пере-тянутой красной ниткой кораллов, словно подбадривал машины., идущие сзади. Потом достал из кармана яблоко и надкусил. Колонна, не нарушая строя, двигалась дальше. Лишь в тех местах, где подбитые машины становились поперёк дороги, водители объезжали горящие и разбитые танки. Часть машин, не возвращаясь на дорогу, шла полем.
В двух километрах от укреплённого рубежа танки нарушили походный порядок и пошли развёрнутым строем. Стиснутые справа лесом, слева рекой, они шли довольно плотной массой в несколько рядов. На дороге горело около двадцати машин.
Огонь русской артиллерии широким веером ложился на поле, танки начали отвечать. Первые снаряды пронеслись над истребителями и взорвались в расположении пехоты, окопав-шейся на склоне холма. Затем немцы перенесли огонь выше – очевидно, пытались подавить русскую артиллерию. Большая часть танков остановилась. В воздухе появился «горбач» – кор-ректировщик. Он установил радиосвязь с танками. Радист на командном пункте жаловался:
– Словно молоток мне, товарищи, в уши стучит немец: гут, гут, гут.
– Ничего, ничего, – ответил Богарёв, – гут, да не очень. Бабаджаньян негромко сказал Бо-гарёву:
– Сейчас танки пойдут в атаку, товарищ комиссар, я уже эту тактику знаю, – в третий раз вижу. – Он приказал по телефону ввести в бой миномёты и добавил: – Вот вам и полевая почта в день рождения жены.
– На случай прорыва следовало бы отвести артиллерию, – сказал лейтенант-артиллерист.
Но Румянцев раздражённо возразил:
– Если мы начнём отводить орудия, то немцы наверное прорвутся и погубят дивизион. Разрешите, товарищ комисcap, выдвинуть вперед две батареи и открыть огонь прямой наводкой.
– И немедленно, не теряя секунды, – волнуясь, проговорил Богарёв. Он понимал, что наступила решающая минута.
Немцы, очевидно, связали прекращение огня с отходом артиллерии и усилили обстрел.