I
Разбитый мир
Был тот предвечерний, недобрый час, когда еще не наступила непроглядная тьма, но глаза заволакивает какая-то мутная пелена, а все вокруг
становится обманчивым и неверным. Нависла холодная, сырая, ватная тишина. У проселочной дороги, накренившись к призрачной лачуге, стоял
грузовик. Сумерки грязно расползлись по ухабистой дороге с непросыхающими лужами, окутали изгородь, в которой запутался густой кустарник,
подобно седым волосам, застрявшим в зубцах гребенки. За изгородью всклокоченный цепной пес неопределенной породы волочил дребезжащую цепь,
шерсть у него слиплась от грязи, столь здесь непролазной, что в ней увязли детский деревянный башмак, велосипедное колесо без шины, ведро,
ночной горшок и еще какие-то предметы... Сама лачуга была похожа на старый ящик, наспех сколоченный из досок и планок. И странным казалось
поблескивание уцелевших среди всеобщего разорения стекол темного окна. Давно пора было включить задние фары грузовика — он постепенно тонул в
надвигающейся ночной тьме, но кабина была пуста. И только струйка дыма цвета сумерек, поднимавшаяся из трубы на заржавленной крыше лачуги,
оживляла это безлюдье.
На повороте дороги со стороны шоссе показались шестеро ребятишек. Они говорили между собой шепотом:
«Еще не ушел...» — «Кто он, этот тип? Жди его тут, черт побери».— «Ты заметил номер грузовика?»— «Очень мне нужно».— «Что же теперь
делать?»—«Не идти же обратно, потом все равно надо возвращаться».—«Заткнись!»—«Ну, а я пойду». Маленькая фигурка отделилась от группы ребят и
повернула обратно. Пятеро остальных проскользнули за изгородь. Под навесом валялись дрова и вязанки хвороста — здесь можно было так спрятаться,
что никто не увидит из окна дома. Собака попыталась, было залаять, получила пинок, унялась и начала облизывать ребятишек, гремя цепью по
невидимым в темноте камням. Дети рядком молча уселись на бревне, как птицы на телеграфном проводе.
Было совсем темно, когда открылась дверь лачуги и кто-то, тяжело ступая, вышел и направился к грузовику. Зажглись фары. Они осветили
каменистую, избитую дорогу в рытвинах, полных воды. Грузовик с грохотом снялся с места, увозя с собой огни задних фар, а ребятишки так и не
успели разглядеть водителя. Тишина поглотила шум, как вода брошенный в нее камень. Ребятишки не шевелились.
Прошло еще сколько-то времени, наконец осветилось окно, и в дверях показалась мать — Мари Пенье, урожденная Венен.
— Идите домой, — крикнула она в темноту, — еще простудитесь чего доброго!
Ребятишки вылезли из-под навеса. Мари пересчитывала их, пока они входили в дом:
— Один, два, три, четыре, пять... Опять Мартины нет. Она меня в могилу сведет, паршивая девчонка!
Четыре мальчугана и девочка уселись за столом. Висячая керосиновая лампа угрожающе раскачивалась над их головами. На раскаленной
докрасна чугунной плите что-то потихоньку кипело, вкусно пахло дымом и супом. Ребятам было от трех до пятнадцати лет; у всех грязные, покрытые
цыпками руки, сопливые носы и рыжеватые волосы.У старшей, пятнадцатилетней болезненной девочки, углы рта свисали, как гальские усы.
Трое мальчиков, погодки, напоминали веселых лягушат, и только самый младший походил на мать. Ему одному, пожалуй, повезло.
Мать была небольшого роста, с курчавыми волосами, солнцем освещавшими ее безмятежное лицо с еще гладкой кожей. Выпуклый лоб, маленький
носик и застывшая на губах улыбка. Под некогда яблочно-зеленой фуфайкой отвислая грудь — сразу видно, что она вскормила не одного ребенка.
Мужская куртка с продранными локтями, ситцевая юбка, на босых ногах шлепанцы. Холода она не боялась: привыкла. Мать по кругу разливала суп в
выщербленные, растрескавшиеся тарелки с розовыми цветочками, какие обычно выдаются в бакалейных лавках в виде премии. Ребятишки, не двигаясь,
следили за каждым ее движением, не сводя глаз с разливательной ложки, как щенки, которые, присев на задние лапы, ждут свою похлебку. Им
дозволялось приступить к еде только тогда, когда мать разольет суп; нарушителя она энергично призовет к порядку. Некоторое время слышалось одно
лишь чавканье. Щенки, находясь в добром здравии, прожорливы и непривередливы к еде. Суп был жирный, в нем попадались изрядные куски мяса и
овощи. После первой порции — была ведь еще и вторая — напряжение несколько упало, дети начали тараторить, визжать и задирать друг друга...
Оживление все возрастало, и дело кончилось бы всеобщей взбучкой, если бы чрезвычайное происшествие не отвлекло внимания матери: на стол
взобралась крыса.
— Крыса!— закричали ребятишки. Попавшая в окружение крыса, хоть она и была рыжеватая—в масть семейству, — чувствовала свою неминуемую
гибель и металась по столу среди тарелок, стаканов, хлебных корок.
— Пристукните ее! — вопила Мари. — Да бейте же, черт вас подери!..
Честь прикончить крысу выпала на долю старшего из мальчиков. Все остальные молотили ее уже просто для удовольствия. Мартина появилась как раз в
тот момент, когда Мари, ее мать, открыв дверь и держа крысу за хвост, размахнулась, чтобы бросить ее подальше во двор, и, если бы Мартина
вовремя не увернулась, она угодила бы ей прямо в лицо. Крыса шлепнулась посреди двора, а Мартина прислонилась к двери.
— Садись! — крикнула мать.—Того и гляди еще грохнешься. Садись обедать, говорю.
— Не хочется, — ответила Мартина,направляясь к раскаленной плите. — Мне холодно.
— Ешь, говорю я тебе, — Мари улыбалась, потому что и губы, и все складки ее лица раз и навсегда сложились в улыбку. — Сегодня у нас
мясной суп, вкусный. Первый настоящий суп после освобождения.
Мартина села рядом со старшей сестрой. Втянув голову в плечи, она косилась черными, без блеска глазами на неубранную постель, с которой
свешивались на зашарканный пол грязные простыни. В комнате, помимо плиты, стоял еще буфет и ободранное кресло, из которого вылезали пружины.
Чтобы дверь, ведущая в другую комнату. не закрылась, к ней был приставлен стул с продырявленным сиденьем. Дети, вылизывая тарелки и подчищая их
хлебным мякишем, обсуждали происшествие с крысой. Мартина белыми тонкими руками пригладила длинные пряди черных прямых волос.
— Ешь, — повторила мать.
Мартина взяла ложку и посмотрела на суп, налитый в треснувшую, выщербленную тарелку. Сквозь толстый слой жира, из которого торчал кусок
мяса и кость, не были видны цветочки на дне тарелки... Мартина смотрела на тарелку с супом, но видела также и стол, корки в лужицах пролитого
красного вина, объедки...
— Ешь,— сказала ей шепотом старшая сестра, — а то попадет.