Розы в кредит - Эльза Триоле 2 стр.


..

— Ешь,— сказала ей шепотом старшая сестра, — а то попадет...

Мартина опустила ложку в жирный суп, поднесла ее ко рту и вдруг уронила голову на стол, едва не угодив в тарелку.

Поднялась невообразимая суматоха, как при появлении крысы.

— Да ну же! — кричала мать. — Смотрите, девчонка-то заболела! Берите ее под мышки, а я возьму под коленки... Поворачивайтесь! Робер! Не

видишь, что ноги у нее волочатся? Горе мне с вами!

Мартину положили на большую неубранную постель.

— Брысь, пошли! — заорала что было силы Мари, и ребятишки исчезли за перегородкой, толкаясь в дверях, чтобы не попасться матери под руку.

— Что с тобой, ну, что ж это такое с тобой, доченька? — твердила Мари, склонившись над Мартиной. Мартина открыла глаза, увидела, на чем

она лежит, поглядела матери в лицо, съежилась, вытянула руки вдоль тела, подобрала колени, сжала кулаки.

— Уйду,— сказала она.

Мари продолжала стоять, склонив голову в ореоле курчавых волос, как всегда улыбаясь.

— Я — твоя мать, — сказала она наконец. — Хватит с нас и того, что старшую увозили на целый год из-за туберкулезного менингита; говорили,

будто она перезаразила весь класс! Но тебе-то, зачем в профилакторий? Ведь у тебя ничего не болит. В чем же дело?

— Мать Сесили возьмет меня к себе... Я научусь работать в парикмахерской...

Мари расхохоталась, а выражение ее вечно улыбающегося лица осталось при этом неизменным, не отражая смеха, но и не противореча ему.

— Ты первым делом сама завейся, а то тебе твои патлы, видно, не нравятся! Да заодно вытрави их перекисью — ты у нас в семье одна черная,

не в масть. Наказание мне с тобой! Ну как, полегчало тебе?

— Нет, — сказала Мартина. — Я уйду.

— Дрянь паршивая! — заорала Мари. — И отдай немедленно Деде его шарики. Опять ты их у него стащила! Сорока—вот ты кто! Черная сорока-

воровка! Тебе подавай все, что блестит, я своими глазами видела, как ты зарывала в землю мой флакончик из-под одеколона. А лента Франсины? Тоже,

небось, ты унесла? Сорока проклятая! Сорока!

— Сорока!—завизжали ребятишки, показавшиеся в дверях.—Черная сорока! Сорока-воровка!

С визгом и криками дети окружили Мартину. Такое обилие происшествий в течение одного вечера вывело их из равновесия, они впали в какое-то

неистовство: размахивали руками, гримасничали, высовывали язык, кидались из стороны в сторону. От их беготни висячая лампа раскачивалась,

отбрасывая непомерно большие тени, прыгавшие по стенам и потолку.

— Хватит! — Материнскиеподзатыльникипосыпались градом, и дети вновь скрылись за перегородкой.

Мартина выбралась из постели и села около плиты.

— Уймись,—сказала ей Мари,—будет дурака валять! Станешь парикмахершей или кем угодно, когда кончишь школу. Учительница говорит, что уму

непостижимо, до чего ты способная. Подумать только, я — твоя мать — так и не научилась ни читать, ни писать. А чем я хуже других? Твоя старшая

сестра, ни дать ни взять, в меня, ей уже пятнадцать лет, а она тоже не умеет ни читать, ни писать.

Может, поешь горячего супа? Поди поцелуй меня. Это кровь в тебе играет, девочка моя! У тебя уже хорошенькие грудки, и талия какая, и бедра

— чертовка ты моя милая!.. В четырнадцать-то лет!..

Она обняла Мартину и стала целовать ее черные волосы, бледные щеки, плечи. Сжав губы, закрыв глаза, Мартина терпела ласки, неподвижная как

труп. У нее было длинное, атласисто-гладкое тело ребенка-женщины.

Казалось, ей трудно дышать в тесном шерстяном платьице, из которого она выросла.

Мари выпустила ее из своих объятий.

—— Ложись со мной! Я подвинусь к стенке...

Мартина вместо ответа еще ближе придвинулась к раскаленной плите.

— Мама, я больна, мне холодно, я буду ворочаться и мешать тебе спать. На, вот шарики Деде, они такие приятные, гладкие.

Мартина извлекла из глубокого кармана два шарика.

— Оставь их себе, дуреха. Я дам ему что-нибудь другое.

Мари засунула шарики обратно в карман Мартины.

— Ты же не можешь совсем больная просидеть всю ночь у плиты, еще чего доброго свалишься.

— Я пойду ночевать к Сесили...

Мари замахнулась на нее.

— Ты останешься дома! Погоди, я сама схожу к ней, к этой парикмахерше. Я ей покажу! Это из-за нее и из-за ее Сесили у меня отняли старшую

дочь и поместили в профилакторий! Сразу видно, что она в пособиях (Во Франции выплачивается пособие на каждого ребенка, если заработок семьи не

превышает определенной суммы. Когда ребенок находится в больнице, выплата пособия приостанавливается. — Здесь и далее примечания переводчиков.)

не нуждается. Ей-то наплевать, когда у родной матери забирают ребенка!

Постепенно Мари перешла на крик. Мартина поднялась, приставила к стене стул и придвинула к нему Другой, чтобы вытянуть ноги. Мари кричала.

Ребятишки угомонились: они уснули в темноте или притворились спящими, предпочитая в такую минуту не подворачиваться под руку матери. Мартине

казалось, что мать кричит целую вечность. Разморенная жаром плиты, она не слушала ее; Мари уже затихала, как вдруг Мартина вскрикнула.

— Что там еще такое? — проворчала Мари. Одним прыжком очутившись у двери, Мартина распахнула ее; на дворе было темным-темно, красный свет

висячей лампы, освещая комнату, не в силах был пробиться наружу и вырывал из тьмы одни лишь грязные следы у самого порога. Мартина исчезла...

Шаря по земле, она отыскала корзинку, которую выронила, увидев крысу в руках матери. «Только бы она не разбилась! Ох, мама...»

Она поставила корзинку на стол, и Мари с любопытством подошла к ней:

— Что там у тебя?

Мартина достала из корзинки пакетик, умещавшийся на ладони, осторожно развернула белоснежную папиросную бумагу и вынула из нее статуэтку

богоматери на фоне грота в виде раковины; перед ней —коленопреклоненный ребенок. Все было окрашено в нежные цвета: небесно-голубой, белый,

розовый. Мари тыльной стороной руки очистила для богородицы стол.

— Это парикмахерша тебе подарила? Мартина, не сводя глаз со статуэтки, кивнула. Мать стояла рядом и тоже залюбовалась статуэткой.

— Она привезла мне ее из Лурда, — сказала наконец Мартина.

Назад Дальше