Потом показались те самые велосипедисты, что приставали к Мартине и
Сесили на автобусной остановке.
— Эй, Мартина! Эй!
Поднялся галдеж. Франсуа, работавший подмастерьем у плотника, соскочил с велосипеда.
— Мартина, — сказал он, поравнявшись с ней, — не задавайся, подумаешь, что в тебе особенного...
— Ничего, — ответила Мартина, не сбавляя шагу,— но ты мне не нравишься.
Вся компания, медленно продвигаясь на велосипедах и проделывая на ходу акробатические упражнения, прыснула со смеху.
— Неудавшийся Дон-Жуан!— орали они.— Рыцарь печального образа! Мартина! А я? Я тебе нравлюсь? А я? Мадемуазель-пропадавшая-в-лесах ждет
очарованного принца! Королева каникул пропадает в лесах, одна-одинешенька!
Грузовик, шедший навстречу, и машина, нагонявшая сзади, заставили велосипедистов увеличить скорость, а Мартина, перепрыгнув через
придорожную канаву, скрылась в кустарнике. До чего же эти мальчики надоедливы, она им сказала правду: никто из них ей не нравился. Пока Мартина
в густом кустарнике, им ее не видно, но вдруг они поджидают на дороге... Лучше пройти задворками, позади ресторана, что выходит на шоссе.
Ресторан этот славится своей кухней, в справочнике «Гид Мишлен» против него стоят три звездочки: «Цыплята с эстрагоном» и прочие чудеса.
Мартина вышла как раз к решетчатой изгороди, по которой вились маленькие красные и палевые розочки, их было так много, что за ними не
видно было листьев. Мартина могла спокойно стать у изгороди и смотреть сквозь нее, как в замочную скважину.
Она увидела сад, в тени деревьев людей за столикамигазон, посреди газона огромные вазы с гортензиями, дорожки, выложенные плитками, и
всюду ниспадающие заросли пышных роз. Особенно отчетливо Мартина видела ближайший столик: одни только мужчины... расстегнутые рубашки, загорелые
груди, образки на цепочках, фланелевые штаны... Совсем рядом холеная рука, играющая зажигалкой, и на ней часы-браслет, плоские, как золотая
монета. Бамбуковые стулья уже отодвинуты от стола...
Подошла, постукивая каблуками, продавщица сигарет с подносом, подвязанным на лентах к шее. Официант подкатил стол на колесиках с
разложенными на нем пирожными. Мартина внезапно почувствовала голод, ведь она с утра ничего не ела! Длинные ряды пирожных с персиками, с
земляникой, слоеный пирог-наполеон, толстый, как библия. «Дайте мне земляники... нет, без сливок... только кофе... Мороженое...» Официант
удалился, увозястолик с отвергнутыми пирожными по голубоватым плиткам, обрамленным низкой подстриженной травой. Все вместе взятое походило на
одну из тех картинок, которые Мартина вырезала из журналов: аккуратное, глянцевое, без изъяна... Мартина проскользнула вдоль изгороди, мимо
ниспадающих зарослей пышных роз.
На шоссе машины шли теперь в обоих направлениях: пойдешь по обочине—раздавят за милую душу... Мартина сделала большой крюк и вернулась
поздно, страшно голодная.
Уже четыре часа. Мадам Донзер и Сесиль приготовляли в кухне земляничный пирог. Если мама Донзер без особого повода начинала печь пироги,
это всегда означало, что она чем-то взволнована. Так оно было, по-видимому, и сейчас. Мартина заметила, что у обеих, и у мамы Донзер и у Сесили,
заплаканные глаза, а между тем обе они возбужденно смеялись.
Мартина тотчас же забыла о своем голоде.
— Что у вас происходит? Что случилось? Мама Донзер продолжала хлопотать, ничего не отвечая, а Сесиль, вся залившись краской, сказала;
— Мама выходит замуж.
Мартина прижала руки к груди:
— Бог ты мой! — закричала она.— Что же с нами будет?
Она упала на стул и разрыдалась.
— Ну, и наградил меня господь-бог дочками! Только кончила реветь одна, начинает другая! — Мадам Донзер оставила, наконец, тесто, которое
она все время раскатывала. — Можно подумать, что действительно стряслось какое-то несчастье!
Теперь плакали уже все трое.
Мадам Донзер выходила замуж за одного парижского парикмахера; она знала его еще когда была девушкой, но тогда им не удалось пожениться,
она вышла замуж за отца Сесили, а парикмахер остался холостяком, и вот чем все это кончилось... судьба!.. Мадам Донзер продаст свой салон и
переедет в Париж.
— А что будет со мной?!— воскликнула Мартина, когда улеглось первое волнение и все трое уселись вокруг горячего пирога. Она вновь
расплакалась, осознав, что для нее означает этот отъезд. Кошка, мурлыкавшая у нее на коленях, почувствовала себя неуютно и спрыгнула, потом
проскользнула сквозь штору из пластмассовых полос в маленький садик, наполненный до краев, как корзинка, цветами и травами. Там кошка принялась
кататься по траве, под простынями, сушившимися на солнце. Мадам Донзер продаст все это... Не будет ни кошки, ни цветов, ни простыней на солнце,
ни клетки с кроликами, ни погреба с его прохладой, бутылками, углем... ни светящейся богоматери на ночном столике у кровати, ни шума газа в
титане, ни запаха шампуня и лосьонов, ни радио, откуда, музыка течет, как вода из водопроводного крана... Ни прохожих за вывеской
«Парикмахерская», буквы на которой изнутри читаются наоборот... а среди этих прохожих, возможно, когда-нибудь окажется и Даниель Донель... Не
будет больше ни мамы Донзер, ни Сесили!
— Мартина, перестань плакать! Я поговорю с твоей матерью, и, если она разрешит, я возьму тебя с собой, Все это не делается по мановению
волшебной палочки! Мартина, милая, не плачь! Пока еще ничего страшного не произошло! Идемте все вместе распаковывать подарки.
Мама Донзер не любила чрезмерных нежностей, но всегда была заботлива и предусмотрительна: на этот раз она привезла девочкам из Парижа
юбки, зная, что это развлечет их, несмотря на все волнения. Мама Донзер предоставила им полную возможность сколько угодно вертеться перед
зеркальным шкафом в новых юбках; ей необходимо было прилечь и отдохнуть после парижской сутолоки и всех переживаний. Мартина и Сесиль могут
пойти на озеро искупаться — ведь стоит такая жарища!Нет, сегодня им было не до того... Когда Анриетта пришла за ними с целой бандой
бездельников — будто мало ей скандала, разразившегося в прошлое воскресенье, — они холодно спровадили ее, и это совсем их успокоило. Они начали
говорить об этой бесстыднице Анриетте и о несчастьях, которые ее ожидают... Обе без умолку трещали и сплетничали, вертясь перед зеркалом, меняли
прииски, губную помаду.