.. Обе без умолку трещали и сплетничали, вертясь перед зеркалом, меняли
прииски, губную помаду. Недостатка в косметике у них ведь не было: представители фирм оставляли сколько угодно образчиков мадам Донзер, с
которой они все были в приятельских отношениях. Но что там Анриетта — это уже прошлое... Впереди у них — Париж! Их ждет Париж!..
VII
По образчику мечты
Душистый, свежий, покойный, как мягкое кресло, гигиенический, насквозь пропитанный вежливостью и улыбками, уставленный цветами — таков
«Институт красоты», весь розовый и голубой. Флаконы, коробочки, безделушки, кружева, прозрачность, блеск. Женщины, пройдя через руки
массажисток, маникюрш, парикмахеров, как бы заново отремонтированные, чувствовали себя прекрасно. Мартина, став маникюршей, вплотную
приблизилась к своему идеалу красоты, она жила как бы на глянцевых страницах роскошного журнала мод. «Институт красоты» — драгоценный камень,
упавший в самый центр Парижа, от него расходились все расширяющиеся и по мере удаления от центра все менее заметные круги, окончательно
исчезающие в предместьях. Весь Париж был лишь футляром для «Института красоты»; его великолепием сверкали площади Согласия и Вандом, улица Мира,
но уже на Больших Бульварах его сияние начинало меркнуть, а на Елисейских полях оно вообще становилось едва заметным. В Париже, как до этого в
лесу, Мартина в первую очередь замечала только изъяны — облупленные дома, гнойник проституции; ей была ненавистна усталая толпа, наполняющая
метро после работы, толкотня в магазинах стандартных цен, а в Сене ей чудились утопленники, ее волны казались плохо «уложенными», уносящими по
течению всяческую падаль. Она очень быстро привыкла к городу и чувствовала себя в Париже, как в родном лесу, сразу превратившись в настоящую
парижанку: всегда находила то, что искала — новое, блестящее, хорошо отполированное, абсолютно чистое. Она утверждала, что любит все современное
и безукоризненное. Особенно Мартина настаивала на безукоризненности, ей нравилось это слово, и она часто его употребляла.
Мартина и сама была безукоризненна. «Институт красоты» одевал своих служащих в небесно-голубое, блузы менялись ежедневно, а весь женский
персонал носил белые босоножки на толстых пробковых подошвах. Волосы Мартины легко укладывались в любую прическу, а маникюр она делала себе
сама, тщательно полируя свои длинные блестящие ногти. «Институт» был связан с одним из «Домов моды», и Мартина научилась покупать на
распродажах, ведь у нее фигура манекенщицы, и все ей приходилось впору, к тому же она так молода и хороша собой, что каждому хотелось помочь ей
принарядиться — ей все к лицу, этой Мартине! Когда она шла по улице, никто не сомневался, что перед ним истая парижанка. В том Париже, который
она облюбовала, Мартине не хватало лишь одного — Даниеля.
Желания Мартины были скромны, она жила в призрачном свете роскоши, и вполне этим удовольствовалась, ее удовлетворила бы и тень надежды
увидетьДаниеля, пусть даже издали, как случалось в деревне. Здесь, в Париже, не было никакой надежды на встречу, а это равносильно смерти.
Вернуться же в деревню Мартина тоже не могла: перед отъездом, когда Мартина сказала матери, что навсегда уезжает с мадам Донзер в Париж. Мари
отправилась в деревню и под окнами парикмахерской буйствовала и ругалась последними словами. Мартине, как несовершеннолетней, пришлось бы
покориться и остаться в деревне.
Мартине, как несовершеннолетней, пришлось бы
покориться и остаться в деревне... Тогда, ночью, после страшной сцены перед окнами салона, Мартина возвратилась в хижину. Мать спала... Мартина
растолкала ее и сказала:
«Предупреждаю тебя, я приду и повешусь вот здесь — она показала на большой крюк, на котором висела керосиновая лампа, — и оставлю письмо,
что это ты довела меня... Потому что никогда, слышишь, никогда я не буду жить в этом дерьме». Мари принялась причитать тоненьким голосом,
походившим на плач новорожденного. Мартина ждала. «Уходи, — сказала наконец Мари, — убирайся ты, выродок, но не смей никогда показываться мне на
глаза».— «Хорошо, — ответила Мартина, — но и ты не смей посылать за мной. Если я вернусь, то лишь для того, чтобы повеситься вот здесь!» И она
еще раз показала на крюк, где была подвешена лампа. После всего этого возвращаться в деревню...
Нет, тут надо что-то придумать, надо действовать. Во всем огромном мире для Мартины существовал лишь один мужчина — Даниель Донель. Она
жила в Париже, но Париж — без Даниеля... Ее охватывали приступы острой тоски, отчаяния.
Так было и в тот вечер, когда она шла под темными, холодными, пустынными арками галереи, между улицами Сен-Флорантен и Руайяль. Погода
тоже сказывалась. Шел проливной дождь. Мартине было холодно и тоскливо, и она чувствовала себя такой же одинокой, как эта пустынная галерея за
железной решеткой. Мартина возвращалась домой с работы. Она промочила ноги, устала, замерзла. Утром мама Донзер тщетно уговаривала ее надеть под
чересчур тоненький непромокаемый плащ еще одну вязаную кофточку, и Мартина жалела, что не послушалась ее. Она ждала, чтобы дождь унялся и можно
было, перебежав улицу, спуститься в метро, но сколько еще придется ждать? А дождь все лил да лил. Деревянная мостовая площади Согласия блестела,
как огромное озеро, в него вниз головой ныряли фонари, за ними тянулись светлые полосы, в которых безостановочным волчком сновали машины. Палата
депутатов на противоположном берегу Сены была совсем невидима.
Под арками — тени... Мартина подошла к висевшим на железных прутьях промокшим газетам, возле них на складном стуле сидел продавец,
скорчившись, поджав ноги и пытаясь укрыться от дождя. Прохожие под зонтиками, с которых текли ручьи, бросали деньги, брали газету и ныряли в
метро. Автобусы были до того набиты, что, казалось, им тяжело двигаться с такой начинкой. Обычно Мартина возвращалась домой автобусом, но
сегодня это было невозможно, уж лучше спуститься в метро и в подземном тепле перетерпеть запах мокрой шерсти, тяжкие испарения одежды и людского
дыхания. Надо решиться... Мартина шагнула под арку к выходу, как вдруг чей-то взгляд поверх железной решетки приковал ее к месту, неожиданный,
как обвал, — прямо напротив нее с непокрытой головой и мокрым от дождя лицом стоял Даниель Донель, он держал в руках газету и в упор смотрел на
Мартину.
— Мартина, — сказал он голосом, раздававшимся не из-за железной решетки, а откуда-то издалека, издалека, с противоположной стороны
разверзшейся под ногами Мартины бездны, — идемте выпьем грогу, все-таки станет теплее.
Мартина пошла по галерее под темными арками, а Даниель шел рядом по тротуару, то исчезая за каменными столбами, то вновь появляясь в
пролетах за решетками. Каждый раз при его исчезновении сердце у Мартины падало.