Здесь царила тишина и покой.
— Пожалуйста, в форме миндалины...— послышался голос из-под салфетки. И снова воцарилось молчание.
— Положить лак того же цвета?
— Мадам Дюпон, дайте мне взглянуть.
Мадам Дюпон сняла салфетку, и перед Мартиной сразу возникла женщина... Она появилась в темно-синем сиянии глаз, во всей своей
прославленной красе. Женщина улыбнулась Мартине, уверенная в произведенном ею впечатлении, неизменном впечатлении от ее красоты, сразу же
поразившей Мартину, несмотря на то, что мысли ее были далеко... Благоговейно накладывала она лак на эти миндалевидно подпиленные ногти,
испытывая при этом даже нечто вроде трепетного счастья, до того они были безукоризненно прекрасны. Как ей повезло, что она работает среди всей
этой безукоризненности. И если бы только Даниель... Она опять начала мечтать, но в мечтах у нее появилось теперь нечто новое, осязаемое — живая
действительность, страшная реальность, которую не подпилишь миндалевидно, как ноготь, реальность... которую не покроешь лаком. Человек,
поступающий по своему усмотрению... Руки, ногти мелькали перед улыбающейся приветливой Мартиной...
Она позавтракала в столовой при «Институте», насчитывавшем около двухсот служащих обоего пола. Ела она, как всегда, улыбаясь, но под
предлогом головной боли не вступала в разговоры.
— Вы совсем бледненькая, Мартина, — сказала ей мадам Дениза, которая питала слабость к этой хорошенькой, усердной, образцовой служащей. —
У вас сегодня много клиентов?
— Весь день расписан.
— Вы слишком хорошо работаете, вот вас все и требуют!
Мартина очень привязалась к своей профессии, к фирме, к окружавшим ее женщинам, к Парижу. Если бы только Даниель...
— Наш век, — сказал мсье Жорж вечером, когда вся семья собралась за столом с водянисто-зеленой скатертью, на котором стояло блюдо с
бифштексами и жареной картошкой, — наш век признает лишь одно божество, одного повелителя—красоту! Княгиня, о которой ты нам рассказываешь,
Мартина, славится своей красотой; она настоящая княгиня, даже если и родилась в предместье Сент-Уэн. В наш двадцатый век титулы не важны,
знатность определяется по внешности, и нам незачем заглядывать в «Готский альманах». Вот вы, дочки, обе княжны, не сомневайтесь в этом! А моя
жена — королева!
Мсье Жорж был любезен от природы, такова была его натура. Когда покончили с воздушным пирогом, мсье Жорж перешел в гостиную, а женщины
принялись за мытье посуды и уборку кухни. При наличии мусоропровода и горячей воды мсье Жоржу недолго пришлось читать в одиночестве газету,
вскоре мама Донзер подсела к нему и вытащила свое вязанье из рабочего ящика; Мартина делала маникюр Сесили, а радио тихонько напевало. И пусть
себе на улице сколько угодно идет дождь.
— Красота, красота...— снова начал мсье Жорж, вытягивая ноги и откладывая вечернюю газету на низенький столик. — Непрочныетитулы,
непрочнаязнатность...
Смертельной тоской рыдала скрипка, как бы подтверждая, его слова. Мсье Жорж некоторое время слушал молча, потом вновь задумчиво произнес:
— Мартина, понимаешь ли ты, что уже выиграла два тура в игре? За твою короткую жизнь.
..
Мартина массировала руку Сесили миндальной пастой. Мама Донзер посмотрела на мужа поверх очков: конечно, Жорж — необыкновенно тактичный
человек, но девушки столь деликатны и обидчивы, отдает ли он себе отчет в том, что именно значит вчерашняя встреча для Мартины?
— ...два тура. Первый, когда мама Донзер взяла тебя к себе. Второй, когда мама Донзер привезла тебя в Париж. Она — твоя судьба и твоя
счастливая звезда. Подумать только: девчонка-пропадавшая-в-лесах живет в большой современной парижской квартире! Она хороша собой, она работает
в шикарном заведении. Не промахнись в следующем туре, дочка...
Мама Донзер отложила вязанье: она нервничала и все время спускала петли. Вообще не только она, весь дом был обеспокоен тем, что произошло
вчера с Мартиной, но никто, даже Сесиль, не решалась заговорить с ней прямо. В этой встрече в Париже, в том, что она действительно произошла,
было нечто необычайное. Девушки мечтают, но, встретившись с реальным мужчиной, перестают предаваться одним лишь мечтам. Мама Донзер находила,
что Мартина слишком уж упорна в своих мечтах; до сих пор мадам Донзер лишь сетовала, что реальный человек запаздывает и что страсть Мартины к
этому Даниелю, с которым она даже никогда не говорила, походит на помешательство. Все девушки сначала влюбляются в первого встречного, им
необходим объект для любовных мечтаний, пока не появится настоящий мужчина. Но Мартина, по мнению мамы Донзер, ждала чересчур уж долго, с
фанатическим упорством и терпением, хотя Даниель проходил мимо, даже и не взглянув на нее. И вот теперь маме Донзер хотелось поговорить с
Мартиной, предостеречь ее... но от чего предостеречь? К чему это может привести?.. Что — это? Даниеля не в чем было упрекнуть, он до сих пор и
не пытался воспользоваться случаем, наоборот. Он принадлежал к всеми уважаемой семье, говорили, чтоотец его — богатый человек, хоть он и жил
на старой ферме, не переоборудовав ее. Почему же этот Даниель так ее беспокоит? Или беспокоит ее лишь та страсть, которую Мартина к нему питает?
Все, что тут от лукавого, исходит пока от нее. Ну, а о нем-то лично разве что-нибудь известно? Он был героем Сопротивления — прекрасно... но то,
что его приговорили к смерти, уже вообще выходит за рамки благоразумия. Теперь из-за этого своего геройства он стал студентом-переростком, ведь
ему как-никак уже двадцать три года, а он только еще поступил в Школу садоводства. Когда же в таком случае он сможет начать зарабатывать?
А о Донеле старшем говорят, что у него не так-то легко вытянуть деньги. И потом, если Мартина столь пылко, на всю жизнь полюбила Даниеля,
то это еще вовсе не значит, что он ее тоже полюбит, вдруг он воспользуется ее чувствами, а потом бросит... Мартина — дурочка и сумасшедшая! Мама
Донзер думала также о своей вине:
ведь она, ревностная католичка, не сумела внушить Мартине, так сказать, боязнь смертного греха. А с тех пор, как они переселились в Париж, не
только девушки, но и сама мадам Донзер перестала ходить в церковь, даже по воскресеньям. Мсье Жорж весьма уважал религиозные чувства своей жены,
но ведь нельзя же было требовать от него, чтобы он так радикально изменил свой воскресный распорядок дня. Однако не в церкви теперь дело...
Приемные родители Мартины смертельно беспокоились за нее.
— Мартина всегда была рассудительна, — сказала мама Донзер, — она права, с ее привычками она не может выйти за рабочего. Она и не
собирается.