Мсье Донель сказал Мартине, чтобы она села рядом с ним. «Собачья мамаша» подала блюдо с мясом, и мужчины достали из кармановножи. Даниеля все
еще не было, Мартина только об этом и думала. В первый же день... Но никто ни о чем не спросил, казалось, никто не замечал его отсутствия. Они
спорили:
— Разве так работают? Что за свиньи вам шиповник сажали, хозяин? Уроды! Да, уроды, и шиповник, и те, кто его сажал. Чистого убытку
двадцать процентов, по крайней мере для вас, хозяин.
Говоривший был маленький старичок с пожелтевшими от табака усами.
— Оставь, — сказал парень, сидевший рядом с ним, — отвяжись.Он налил старичку красного вина, небрежно, как будто бросил платок. Это
был тот самый работник с серебристо-белокурыми волосами, который вчера открыл им ворота.
— С Мимилем выгодно работать, — закричал с другого конца стола веселый молодой парень, — у него руки, как у обезьяны, в жизни таких не
видел! Как нагнется, руки болтаются на пятьдесят сантиметров ниже ступней!
— Ничего, я с ними справляюсь,—ответил Мимиль, парень лет восемнадцати, еще с пушком на щеках, уплетая с аппетитом свой бифштекс.
— Я вам говорю, хозяин, — опять начал усатый, — уроды... Кто у вас наблюдал за работой? Саженцы воткнули в землю кое-как. Разве у вас нет
никого, чтобы пройти за парнями, проверить их работу? Потом, если черенки не привьются, вы скажете, что это наша вина.
— У нас свои правила. — Мсье Донель налил Мартине белого, а все остальные пили красное вино. — Мы следим, конечно, но у нас друг другу
доверяют. Сразу видно, что ты новенький здесь. К тому же не волнуйся, я сам записал, кто сажал, а Пьеро — тех, кто прививал, ведь так, Пьеро? А
как делали там, откуда ты пришел? У нас здесь все попросту.
Он говорил рассеянно, думая о другом. Мартина смотрела на дверь. Доминика занималась детьми. Маленькому Поло было так жарко, что лоб у
него весь покрылся испариной.
— Эй, Поло, сколько кустов шиповника ты привил сегодня?—крикнул ему веселый парень. — Приходи, я тебе покажу новый прием.
Мсье Донель взглянул на внука и сказал:
— Когда пойдешь, надень шляпу.
Как вчера в столовой, собаки расположились вокруг стола, и время от времени им что-нибудь бросали. «Собачья мамаша» семенила между ними.
— Ну-ка, Мартина, брось это большому, — мсье Донель протянул Мартине кость, — он вожак стаи, если он возьмет, все тебя признают.
Большой схватил кость. А Даниеля по-прежнему не было. Подали сыр. Странно, что никто не спрашивает, где
Даниель. Пожалуй, только один Бернар тоже думал о нем, Мартине показалось, что он поглядывает на дверь, скатывая из хлеба шарики, которые
от его пальцев становились черными. Смотреть неприятно. В рабочей одежде он был такой же противный, как и в пиджаке. Кофе на вкус превосходный,
а Мартина любила хороший кофе. В доме отлично кормили не только по случаю приезда молодоженов. А по этому случаю мсье Донель велел подать к кофе
ликер, такой, что пальчики оближешь, и все выпили за здоровье Мартины. Но пора было уходить: работники встали, закурили сигареты, потолкались в
дверях и разом высыпали из темной кухни, как летящие на свет мухи.
«Собачья мамаша» собирала тарелки. Доминика уже ушла. Дети играли во дворе,
девочка прыгала и отчаянно кричала, она была похожа на воздушный шар, оторвавшийся от веревочки. Она вся отдавалась игре. Мартина, стоя в
дверях, смотрела, как рабочие вышли через ворота в поле и дальше на плантации роз. Они шли, как на прогулку. За ее спиной «собачья мамаша»
беседовала со своими подопечными — собаками. Может быть, она воображает, что Мартина собирается возиться с посудой! Даже в Париже, где были
удобства, облегчающие работу, никогда бы мама Донзер не позволила Сесили или Мартине портить себе руки. Но когда Мартина обернулась, в кухне уже
хозяйничала здоровенная баба, которая по локоть запустила руки в лохань с дымившейся водой. Откуда она взялась? Она сказала серьезно:
— Здравствуйте, мадам Даниель.
Мартина поднялась к себе в комнату.
Она легла в страшном беспокойстве, не зная, что с собой делать... и ведь никто, кроме нее, не беспокоился, как будто бы Даниель не исчез,
сказав, что пойдет пройтись. Ну, будет об этом, ведь вот он — вернулся, живой, пыльный и потный после ходьбы по такой жаре. Он появился к ночи,
когда внизу на кухне все стихло. Мартина не спустилась к обеду, и никто за ней не пришел. Очевидно, здесь так принято: никто вами не занимается.
Ночь была тиха, как завод, когда машины остановились, рабочие УШЛИ. Ночь вернула ей Даниеля.
Лежа на спине поверх простынь, скрестив на груди Руки, усталый и мрачный, он говорил, говорил:
— Это Бернар виноват. С детских лет, что бы он ни делал, все всегда направлено против меня. А я ему никогдазла не причинял, это что-то
непонятное, какая-то врожденная ненависть. Я уверен, он и заодно с бошами был только потому, что я боролся на другой стороне. И если бы мне
сказали, что это он меня выдал, я бы не удивился.
Мартина дотронулась до Даниеля прохладной ласковой рукой: ему больно, бедный, бедный...
— Послушай! — Даниель приподнялся, чтобы придать больше веса тому, что собирался сказать. — В прошлом году, тоже летом, он выкинул в окно
пробирки с тычинками, которые я собрал и положил сюда, в ящик стола, где темно и тепло. Вхожу и вижу — ящик приоткрыт, у меня сразу возникло
предчувствие, и действительно, ящик был пуст! Я даже не знал, где искать, кинулся к окну: все валялось внизу, разбитое вдребезги! И я, как
сегодня, бросился вон из дому. Я бы его убил. Потому что я знал, я был уверен — это Бернар! Тогда я опять собрал пыльцу, время еще не ушло.
Приготовил на кустах розы для опыления и прикрыл их бумажными колпачками от посторонней пыльцы, чтобы скрестить их, как мне требовалось. И вот в
тот день, когда я пришел с пыльцой и кисточкой, чтобы положить пыльцу на пестики... Это был идеальный день, теплый, солнечный, безветренный...
слушай, Мартина! С подготовленных мною роз кто-то снял бумажные колпачки! Все пропало. А начинать сначала было поздно — плоды не успели бы
созреть. Я потерял год, целый год... Из-за этого чудовища!
Даниель резко перевернулся на живот. Мартина прошипела сквозь зубы «сволочь», как это сделала бы Мари, ее мать.
— Но у меня даже нет доказательств, что это он.