«Тристан, расположенный в самом центре зоны ураганов, так называемых „крепких ветров“ с Запада, свирепствующих в этом седом море, где водятся ка— сатки и акулы, кажется, прочно держит рекорд по кораблекрушениям; у его берегов разбились: в 1817 году „Джулия“, в 1835 — „Эмили“, в 1856 — „Джозеф Соме“, в 1868 — „Ральф Аберкромби“, в 1879 — „Мэйбл Кларк“, в 1880 — „Эдвард Виктори“, в 1882 — „Генри Поул“, в 1890 — „Италия“, в 1893 — „Аллан Шоу“, в 1898 — „Глен Хантли“ и, весьма вероятно, „Копенгаген“ в 1928 году… не считая принадлежащего острову корабля, на котором в 1885 году погибла большая часть мужчин колонии. Что тут еще прибавить? Ведь мы перечислили только самые известные катастрофы. Примечательный факт: из семи распространенных на острове фамилий пять принадлежат потерпевшим крушение, шестая — побывавшему на острове моряку и лишь одна — местного происхождения. Следует добавить, что хижины островитян долгое время выдерживают бури и еще сегодня на их постройку идут остатки разбитых кораблей…»
Другая заметка лишь усугубила эту мрачную картину:
«Тристан, называемый также иногда островом Отчаяния, представляет собой всего-навсего потухший вулкан, который стоит на заросших травой полях лавы, где обилие маленьких кратеров доказывает, что вулканическая активность еще долго будет давать о себе знать».
— Хорошенькое местечко! — проворчал Хью, обращаясь к архивисту Джо Смиту. — Какой чудак мог выбрать этот «рай»?
— Какой-то шотландец! — бросил в ответ Джо Смит, пока Хью читал справку об этом чудаке.
«Уильям Глэд, капрал артиллерии, — уточнял этот документ, — в 1816 году доставленный на остров адмиралтейством под предлогом покончить с владычеством на Тристане „короля“ пиратов Джонатана Ламберта (убитого, как предполагают, последним подданным его пиратского величества Томазо Курри во время присоединения острова к короне Ее Величества Королевы Великобритании, хотя его белый с красно-голубыми квадратами флаг продолжал реять над деревянной лачугой). В действительности же Глэд с готтентотским гарнизоном из 87 человек и двумя пушками был послан на Тристан для того, чтобы остров не был использован для попытки освободить Наполеона, заключенного на Святой Елене. После смерти корсиканца Глэду с женой и четырьмя-пятью мужчинами разрешено было остаться на острове. Вместе с ними Глэд основал на площади в 37 квадратных миль, из которых только 8 пригодны для земледелия и скотоводства, христианскую эгалитарную общину, чья конституция состоит из одной фразы: „Ни один не возвысится здесь над другим“. Для проформы он был назначен губернатором. Построил первые дома самой уединенной на свете деревни, которую по-прежнему называют „колонией“, но со времени визита герцога Альфреда, командующего фрегатом „Галатея“, носит официальное название Эдинбург-оф-Севн-Сиз. Сам объявил себя священником, чтобы женить своих спутников на цветных женщинах, которых на Тристан привозили со Святой Елены и тщательно распределяли по жребию. Прожил на острове тридцать три года, умер от рака, оставив восемь сыновей, восемь дочерей и хранящуюся ныне в Британском музее Библию, испещренную на полях заметками — единственными документами, которые позволяют нам воссоздать историю этой назидательной жизни…»
* * *
Каких только чудес не бывает на свете! Хью даже разволновался. История Британской империи с ее тысячами островов, омываемых волнами всех морей, богата подобного рода одиссеями. Тристан в общем-то добропорядочный Питкэрн [2] , чуть пресноватый, конечно, но все-таки цитадель демократии, английской и англиканской, среди «увальней», как в южных широтах называют пингвинов.
Далее история Тристана становится более суровой, менее пригодной для легенд, но все-таки остается воодушевляющей, продолжая дерзкую попытку Глэда.
Обо всем этом в досье почти ничего нет: пробел в сто лет, когда летописцами были изредка забрасываемые на Тристан преподрбные отцы, набитые добрыми намерениями, великодушные импортеры подержанной одежды и башмаков, продуктов, псалмов, медицинских услуг, актов гражданского состояния, а также собственной тягучей скуки и упорных предрассудков против того, чтобы островитяне жили на этой немыслимой скале. Хью нашел в библиотеке опубликованный по возвращении с острова рассказ какого-то преподобного, святого человека, чья набожность явно не способствовала его понятливости:
«Уровень здоровья здесь потрясающе высок. На острове все жители достигают зрелого возраста, сохраняя до конца своих дней здоровье и силы. Встречаются даже настоящие богатыри. Однако нам хотелось бы, чтобы так же обстояло дело и с их умственным развитием. Жестокие условия жизни, изолированность, удаленность от всякой цивилизации неизбежно ведут островитян к вырождению…»
В противовес этому суждению Хью, к счастью, находит статью из «Джеогрэфикал», где о своих впечатлениях рассказывал один из немногих журналистов, кому пришлось несколько недель прожить на Тристане.
«Островитяне, — писал он, — могут показаться нам необразованными и жалкими. На самом же деле они богато одарены достоинствами, знаниями, радостями, которые нами утрачены. Голод, неустроенность, изолированность, борьба с суровой природой кажутся им столь же естественными, как смена времен года. Их опыту, быть может, и не позавидуешь, но это еще надо доказать. Образ жизни, которому неведомы слабые, трусы, себялюбцы и тунеядцы, по крайней мере, заслуживает уважения. Счастье в бедности — это удача; но это урок, быстро обращаемый в недоразумение теми, кого в глубине души унижает рабство собственных потребностей».
Но нужно вернуться к преподобному отцу, единственному историографу тех времен. Он рассказывает о длинной веренице океанских бурь, спасений от кораблекрушений, голодных годов (таких страшных, что из-за отсутствия масла гасла лампада в церкви и по штуке на брата делили последний мешок картошки). Отмечает неповторимый в истории живущих без законов островов факт: согласие общины, которую никогда ничто не разделяло. Он признает, что баркасы его паствы, сперва делавшиеся из четырех шкур морских слонов, а позднее из обтягивающей деревянный каркас парусины, — эти братья ирландских ладей и вельботов Нантакета [3] — представляют собой хрупкие шедевры кораблестроительного искусства, управляемые моряками с дерзким мастерством и отвагой. Но он все-таки остается сторонником эвакуации:
«Интересно, почему этим людям нравится жить в столь унылом месте. Вот уже несколько лет, как правительство сделало им великодушные предложения…»
Возобновляемые и отвергаемые с одинаковой настойчивостью. Отметим все же: «Первый приехавший на Тристан в 1851 году миссионер У. Ф. Тэйлор прожил на острове три года и сумел увезти с собой несколько человек в Кейптаун…» Правда, большинство из них вернулись. «Второй миссионер, прибывший на остров шесть пятилетий спустя, звался Доджсон». Это был брат Льюиса Кэрролла [4] . Он с успехом стал сажать на острове капусту, лук, тыкву, но потерпел неудачу с другими овощами и зерновыми культурами, которые не мог питать слишком тонкий слой почвы. Пробыв на острове четыре года, он уехал, затем, узнав о катастрофе 1885 года, вернулся проповедовать вдовам эвакуацию и сумел совратить десять тристанских робинзонов, отплывших с ним в «страну чудес».
Далее, целую четверть века, полное отсутствие каких-либо сведений. «Третьим миссионером был преподобный Барроу в сопровождении супруги…» Вот это тип! Он был сыном пассажирки с парохода «Бленден Холл», налетевшего на остров Неприступный, вблизи от Тристана. Девушку заодно с дамами едва не изнасиловали взбунтовавшиеся матросы. Но гребцы с Тристана, крепко налегая на весла в бушующем море, подоспели как раз вовремя, чтобы спасти добродетель. Много лет спустя Д. К.