Все это, конечно, было нелепым розыгрышем, который сплели две маленькие гарпии. Раскаты смеха, раздававшиеся внизу, были тому лучшим подтверждением. Теперь все стало ясно: они заручились содействием слуги, который и подкинул ему в комнату письмо. Более того, ему пришло на память, что накануне вечером, перед отъездом в Женеву, все четверо обсуждали отрывки из этого ужасного романа Мэтью ЛьюисаTheMonk,и при этом, видя, что Полидори не может скрыть своего страха, веселились еще больше и в издевку рассказывали все более и более мрачные эпизоды. Скорее всего, письмо, которое сейчас сжимают его большой и указательный пальцы, написала либо Мэри, либо Клер. И подобно огонькам, что загорались и гасли на том берегу, не подчиняясь ничьей посторонней воле и логике, точно также и тот, что вспыхивал на вершине горы, – сказал он себе – угас по чистой случайности. Джон Полидори сложил письмо вчетверо и решил спуститься вниз, чтобы положить конец шутке. Однако, прежде чем покинуть комнату, чтобы еще раз убедиться в собственной глупости и в несостоятельности всего фарса, он взял свечу, поднес ее к окну и, используя конверт в качестве своеобразного экрана, поместил его между стеклом и пламенем, заслоняя свет сначала через три коротких интервала, а затем – через один длинный. Проделав это, он стал всматриваться в противоположный берег. Затем громко рассмеялся над своей наивностью. В ту самую секунду, когда Полидори уже собрался повернуться спиной к окну и выйти из комнаты, он четко увидел, как далекий огонек на вершине горы погас и снова зажегся – сначала через три коротких, а затем через один длинный интервал.
5
На какую-то долю секунды Джон Полидори предположил, что у него внезапно помутился разум и что все это: и необъяснимое появление письма, которое, как ему кажется, он сжимает в руке, и загадочная перекличка огоньков, и якобы адресованные ему мрачные угрозы, – не более чем плод воспаленного воображения. Тогда к чему – спросил он себя – предаваться терзаниям, продолжая читать зловещее письмо, порожденное его собственным помутившимся разумом, если весь чудовищный спектакль, протекающий перед его взором, срежиссирован его, доктора Полидори, помешательством. Конечно, подобное предположение не могло утешить, напротив, сама мысль о возможном сумасшествии пугала еще больше. Поэтому он снова принялся за чтение, теперь уже лелея надежду найти доказательства, которые опровергли бы жуткое предположение.
Сразу хочу предупредить: не мните меня такой же красавицей,как мои сестры. Вам первому выпало узнать,что сестры Легран– не двойня,а тройня. Причин хранить эту тайну более чем достаточно. И вот почему.
Возможно,это был раздвоившийся позвонок одной из моих сестер,тератома,выросшая под покровом ягодичной мышцы,один из тех наростов,которые можно удалить и которые имеют вид недоразвитого плода: пучок волос,ногти и зубы. В Вашей практике Вы наверняка сталкивались с чем-то подобным.
Джон Полидори отвел глаза от письма. Его ладони вспотели, бумага дрожала в такт взвинченному пульсу. Казалось, прочитанные слова опередили его собственные мысли. Действительно, не успел он дочитать до конца словотератома,как в его памяти невольно всплыли воспоминания о студенческих годах. Сколько ни пытался, он так и не смог избавиться от страшного видения – склянка, внутри которой в спирту плавал отвратительный отросток размером с кулак, изъятый из спины какой-то старухи. Полидори всегда считал себя трусливым ипохондриком, не способным служить своему делу с тем мужественным хладнокровием, которым должен обладать врач. И это письмо было еще одним болезненным напоминанием.
Как наяву, он представил себе условно антропоморфное существо с проросшими сквозь плоть косточками, напоминавшими зубы; этакого старичка-зародыша, поросшего седыми волосами, такими же, как и у миссис Уайноны Оруэл, той самой пациентки, у которой была удалена опухоль. Он так и видел, как его учитель, доктор Грин, со зловещим видом держит на ладони тератому и, вперив в него жестокий взгляд, повторяет глухим голосом:
– Мистер Полидори, дайте вашу руку.
Бледный, на грани обморока, юный студент Полидори, как ребенок прячет руки за спиной.
– Мистер Полидори, – повторяет со спокойной холодной улыбкой доктор Грин, – протяните руку или покиньте аудиторию навсегда.
И тогда, изо всех сил зажмурив глаза, он протянул руку и тут же почувствовал в своей ладони липкое, скользкое существо, напоминавшее мертвого червяка.
– Мистер Полидори, позвольте представить вам мистера Оруэла, вашего первого пациента. Вверяю его в ваши руки, – сказал профессор Грин под аккомпанемент нервных и злобных смешков сокурсников.
Профессор Грин отвернулся, приблизился к больной, которая лежала на операционном столе демонстрационного зала, и нарочито официальным тоном произнес:
– Миссис Оруэл, познакомьтесь с вашим младшим братом.
При этом, когда он указывал на существо, лежавшее в дрожащей руке студента Полидори, его лицо не покидала улыбка.
Миссис Оруэл, престарелая бездетная вдова, жившая в одном из нищих приютов Ливерпуля, приподнялась на локтях, проследила за жестом доктора слезящимися глазами и наивно спросила:
– Он жив?
Профессор Грин разразился средневековым хохотом, а вслед за ним и все его ученики. Студент Полидори не смог сдержать рвоту, после чего упал навзничь.
6
Тем не менее,дорогой мой доктор,к умилению одних и к ужасу других,случаю было угодно,чтобы новообразование,зародившееся в ягодице Бабетты,обрело отдельное,независимое существование и в конце,концов превратилось в то,чем я на сегодняшний день являюсь. Др. Полидори,я прекрасно понимаю,что,если не по сути,то по своей этимологии тератома значитteratos,то естьчудовище.
Я и есть– притом не в метафорическом,а в самом прямом смысле слова – чудовище. Я даже не могу претендовать на то,чтобы меня причислили к одному из подвидов тех уродцев,которых родители оставляют на церковных ступенях или у монастырской ограды. Некая химическая патология,неведомый физиологический каприз превратили меня в нечто аморфное. Я,можно сказать,продукт отхода моих сестер. У животных,др. Полидори,по крайней мере,существует благородный обычай убивать больных детенышей.
Вполне закономерно,что,беспощадность биохимии,определившей мой облик,сотворила и душу по образу и подобию тела,в котором она обитает. Не говоря уже о моих врожденных,диких повадках– ими я скорее похожу на зверушку,нежели на женщину– во мне нет ничего,что можно было бы определить как утонченность. Любое из чувств,которым прочие смертные дают волю лишь изредка,стыдливо,тайно,под покровом ночи,изливаются из моей души дико,необузданно,непроизвольно и открыто,сметая все социальные условности. Я поступаю по велению первобытных инстинктов.Ив этом последнем,Ар. Полидори,мы,наверное,с Вами похожи. Я существо необузданное,чувственное и никогда не взвешиваю последствий,которыми может обернуться то,чего я желаю,или,лучше сказать,последствий того,чем я стремлюсь завладеть. И тем не менее,я всего лишь на треть воплощаю то чудовище,которое не всилах породить ни человеческий,ни божественный разум. Я не верю в тайную мудрость,которая управляет природой.