Ее глаза опять стали прежними, в них на время исчезло священное безумие. – Всегда есть возможность прорыва. Тем более на фоне агонии. Еще натворим такое, что им, великим, древним, которые беседовали с богами и Небом, и не снилось…
И она подмигнула Алле. Ксюша умильно расхохоталась.
– В другом смысле, но натворим, набедокурим, взбаламутим. – Лена уже смеялась. – Один Загадочный чего стоит… Думаю, что скоро откроем таких, что сам Загадочный застонет… Агония лучше Золотого сна!
…Шли дни, но Загадочный не давал о себе знать. Все затихло в потаенной Москве. Лишь шепот в душе говорил о случившемся. На несколько ночей где‑то появлялся Степанушка, иногда с Лесоминым. Все чего‑то ожидали. Только Степанушка розовел от своих мыслей, и считал он, блаженный, что Станислав уже давно в покое. Все так замерло, что даже Андрей не кидался на прохожих.
– Пропал, пропал наш Загадочный, – шептала Ксюшенька на ухо мужу, утонув в перине. – Нет тайны, нет и жизни. И нет Стасика. Спать лучше, спать сладко… Иногда я ненавижу эту глупую Вселенную с ее звездами и бесконечностью. Дутая, мнимая бесконечность. Капля моего сознания больше, чем все это вместе взятое. Заснула, изменилось состояние – и где эта Вселенная? Ее просто нет. Сознание пробудилось – и вот появилась она, ни с того ни с сего… Помнишь:
А явь как гнусный и злой подлог –
Кривлянье жадных до крови губ.
Молюсь: рассыпься, железный Бог,
Огромный, скользкий на ощупь труп.
А чего молить‑то? Выбросить этот труп бесконечный из своего сознания – и его нет.
И Толя соглашался с женой, потому что любил ее, вне ума.
И в этот же вечер в центре Москвы, в Палашевском переулке, где когда‑то жили богобоязненные палачи, в квартире, в которой проживала Сама, Любовь Петровна Пушкарева, знаменитая экстрасенска и кон‑тактерша, на диване, расположившись, Нил Палыч, возвратившийся из ниоткуда, беседовал с хозяйкой наедине.
– Люба, – уютно‑мрачно бормотал Нил Палыч, – то, что случилось в квартире Аллы, – идиотизм. Идиотизм в невидимом мире. Здесь идиотизм – это нормально. Но там… страшно подумать… ведь все это спроецируется сюда.
Пушкарева отмахнулась.
– Нил Палыч, ведь мы о Станиславе Семены‑че, им озадачены. А эти феномены, идиотские или заумные, по большому счету к нему отношения не имеют. Поверьте. Я выходила на контакт по поводу вашего Стасика. Иногда молниеносно. Я завизжала.
– Завизжали?! Вы?! – У Нил Палыча округлились глаза.
– Да, да! Потому что сигнал был: Станислав ушел туда, где разум пожирает сам себя…
– Не верю. Он в лапах изощренной нечистой силы, патологичной, но в то же время традиционной… Опасной…
– Да нет же. Гораздо хуже. Вы знаете, контакты со сверхчеловеческими духовными силами бывают ужасны. Последнее время я чувствую себя раздавленной. Как дрожащая тварь. Но выход к положению Станислава еще ужасней. В конце концов я стала любить земную жизнь, потому что в теле защита от этих господ… Особенно после Стасика вашего, да, да, я стала дрожать за свою жизнь. Поверьте, улицу перехожу, а коленки дрожат, и спина потеет, – хихикнула она.
Нил Палыч ничего не понимал и пучил глаза.
– Как?! И это вы?! – бормотал он.
– Да, это я. – Глаза у Любовь Петровны расширились. – А что? «Умру – и забросят Боги…» Куда?..
– Это метафора, – возразил Нил Палыч. – Никуда они вас не забросят. Мы должны быть сами по себе.
– Вы‑то такой. А я вот связалась… Не по силам…
– Так вы поосторожней выбирайте персонажи.
.
– Это метафора, – возразил Нил Палыч. – Никуда они вас не забросят. Мы должны быть сами по себе.
– Вы‑то такой. А я вот связалась… Не по силам…
– Так вы поосторожней выбирайте персонажи.
– Они слишком часто меня не спрашивают.
– Станислава нам не найти, – вдруг закончил Нил Палыч и поглядел в окно.
Не увидев там ничего, он выпил чаю.
Но что‑то останавливало, и он, его душа сохранялись…
Пошел умываться и только тогда вспомнил о голове. В сущности, Стасик был не прочь сменить свою голову. Но и особенно не стремился к этому. Хлопотно, куда‑то надо ехать, да и зачем? Все это такой же сон, как и этот мир. Пришей ему хоть три головы, это ничуть не лучше, чем одна…
Вышел в сад, и тут мелькнула на дорожке Лиза. Она помахала ему платочком и послала воздушный поцелуй.
Стасик крикнул ей:
– Чей стих ты шептала мне, когда я спал? «…И почему на свете много зла…»?
Но Лиза исчезла, растворилась, унеслась в дом. Лишь топорик лежал на садовой скамейке…
В доме Станислав встретил Лютова. Тот был в халате. Они присели за стол.
– Я, пожалуй, поеду куда‑нибудь, – прямо сказал ему Станислав. – Ни к чему мне другая голова…
Лютов дико, но пристально посмотрел на него и вдруг довольно добродушно согласился.
– Если не хотите, то мы не неволим, – ласково бормотнул он. – У нас и так есть добровольцы, в разных местах земного шара. Ваше состояние таково, что даже мне страшно за вас. Скатертью дорога…
…Как только Станислав оказался в подвернувшемся автобусе, прежнее состояние полностью овладело им, но стало оно еще более провальным и уничтожающим память.
Вдруг все перестало интересовать его, даже сновидения наяву.
Наконец он очутился в Москве, на вокзальной площади, у метро «Комсомольская». Не зная, что делать, он брел взад и вперед. И вдруг услышал крик:
– Станислав Семенович! Это вы?!!
Перед ним вырос человек, которого когда‑то, в той прошлой жизни, он видел несколько раз на научных конференциях.
В ответ на крик Станислав молчал. Потом наступил провал, и после снова слова:
– Пойдемте со мной в одно место…
Они пошли, и Станислав что‑то говорил, удивляясь собственной речи и не понимая ее.
И покатили странные, но светлые дни. Стас оказался в огромной квартире, где ему отвели маленькую комнатушку.
Его знакомый, как будто бы его звали Петр Петрович, то появлялся, то исчезал. В квартире было много комнат, то и дело возникали разные люди, но Станислав не понимал и не хотел вникать, кто они и о чем говорят. Впрочем, ему казалось, что в основном тут говорили о луне. Жил ли кто‑то из них здесь или все сюда приходили зачем‑то, он не отличал. Но о нем минимально заботились, еда была на кухне, в холодильнике.
Несколько раз с ним беседовал человек, которого, как послышалось Станиславу, звали Анютины Глазки. Что ему было нужно от Станислава, последний не понимал, тем более, что как только эти Анютины Глазки появлялись, у Станислава наступал провал и он барахтался в пустоте, хотя на человеческом уровне, видимо, что‑то говорил и даже поучал Анютины Глазки.