но об этом опять-таки дальше, а сейчас Сусанна подтвердила:
- Нет, он не провинциал,- вкладывая в слово это какое-то особое содержание, которое волновало и злило сестру ее и которая тоже с особым каким-то содержанием спросила:
- А что такое, по-твоему, Сусанна, провинциал?
- Особенный, взгляд на ноги,- прошептала Сусанна.
- И Черпанов, по-твоему, не провинциал?
Сусанна попробовала белой рукой своей струю воды.
- А, знаю,- ответила она протяжно,- и, вдруг, выплеснув из тазика воду в раковину, убежала с чрезвычайно встревоженными и, я бы сказал, что-то вспоминающими глазами - лицо ее по-прежнему оставалось алебастрово-холодным. Людмила, поставив тазик на пол, направилась за ней. Помимо всего прочего, что я описал выше, кухня имела еще одну особенность: все люди - сплошь находящиеся в ней, поразительно грязны, а еще более поразительно оборванно одетые сестры Мурфины - они во вчерашних платьях - не вливали особой струи, разве что грязь их была более бодра, но это уже надо отнести за счет молодости, хотя что ж молодость? - если Сусанне не было и двадцати, то Людмила Львовна ушла далеко за двадцать семь, впрочем, возраст ее и мощь ее тела плохо обновляли ее атласное платье - истертое, измызганное, изношенное. Да и глаза ее тоже... Насель тотчас же сообщил мне кое-что о ее характере и способностях. Людмила Львовна с юных лет считала, что не зря же растут у ней эти выпуклости за подбородком. Волочи-ться, кокетничать, буксировать рано вошло в ее бюджет, но по-настоящему она открыла запруду в пестрые дни гражданской войны, бывала она и на фронтах. Наступил мир. Она писала книгу о своих впечатлениях. Бесчисленное количество пустых обойм, встреченных ею, учили ее сжатости изложения. Книгу она назвала "400 поражений". Боюсь, что объективное служение обоим фрон-там, за это она даже получила прозвище "Былинки", сделало ее книгу чересчур субъективной, оттого-то она и не нашла себе издателя, лишний раз доказывая, что биологическая правда не суть еще искусство. "Есть у нее и жених - Ларвин, Евграф Семеныч. Также как и у Сусанны имеется Мазурский, Ян Яныч. Как понять слово - женихи? - Насель явно заискивал передо мной.- Женихи, собственно учителя. Людмила Львовна и сама многих научит, а Сусанна за последние декады отбилась и внушает беспокойство всему дому. Почему всему дому? Дом у нас крепкий, сподручный..." Дальше он забормотал такое без разбора, что я совершенно все спутал. О Сусанне я добился лишь определения, что это-де "букет из поезда малой скорости". Он намекал, по-видимому, на свойственные ей декорационные шатания и медлительность. Бюллетень, например, ее жениха Мазурского, очень прост: подобострастный чистильщик сапог, а вот Ларвин - хомут, служит в кооперативе, но увезет далеко. Он мне хотел еще рассказать о гражданине Терентии Трошине, бывшем крупье, но я помешал ему. Я захотел узнать более подробно значение его оговорки: часть квартирантов за определенное вознаграждение от Степаниды Константиновны и Жаворонкова выезжает, когда понадобится, на дачу, а в освобожденных ими, временно, комнатках поселяются жильцы, конкретно изменяющие за это ее смету... а сейчас, видите ли, Степанида Константиновна и Жаворонков не поделили Черпанова, отчего и "бузят". Я обеспокоился и поспе-шил спросить (да и сестры с тазиками вернулись).
- И от нас она ждет изменений сметы?
- Зачем же доктору с голыми руками ездить?
- Ну, рубля по три в день мы заплатим. Неужели вся эта рвань и голь способна платить? Боюсь, что ей никто не платит. Черпанов еще туда-сюда, а остальные?..
- Шутите,- и Насель отошел от меня недовольный. Я обидел его обязательность. Возмож-но, что он имел и на меня какие-нибудь "сметные" соображения, не из праздности же он со мной болтал? Как приятно было сознавать, что сегодня вагон прекратит эту запутанную кутерьму, это бесплодное чтение по складам и жизненное разнообразие будет коротким и ясным. Однако бремя моих размышлений должно было увеличиться.
Степанида Константиновна, скрывшаяся было, опять появилась, волоча за собой одутловатого старика с короткой багровой шеей, похожего на пестрого дятла, если можно вообразить, что дятел лет тридцать не умывался и не менял костюма, причем вся тридцатилетняя грязь не замазала, а только растерла по его фигуре свойственную ему блудливую хитрость. Она направилась прямо к Жаворонкову.
- Кто его отравил? - закричала она.
Дятел воззрился и долбанул клювом. Приходилось вам наблюдать ручное пахтанье масла? Нечто похожее на этот процесс по медлительности и звуку был разговор Льва Львовича, мужа квартироуполномоченной. Да и весь разговор-то заключался в двух словах:
- Во-он! Ко-онтры!..
Вон, контры,- и больше ничего. Могущественное слово! Брякнут вот такое слово, и перед вами словно опускается окно из матового стекла, вам и низкопоклонничать хочется, и душонку вы свою готовы продать за бесценок, за тартинку, за бутерброд и бюст ваш изображает готовность к покаянию, и на тело вы натянули власяницу, вы готовы искуплять, удовлетворять,- но уже взъерошенная гузка официальности скрылась за матовым стеклом! Позвольте, но ведь зачем же балдеть, зачем преждевременно платить пени, когда воскликнул это, может быть, каналья, дрянь, мерзавец и вы имеете все основания его третировать?
Эти соображения и не стал бы и скрывать,- очень мне противна развязность грязного дятла,- но я увидал в руке его тлеющий остаток сигары из тех, которые вчера купил доктор, и я поспешил покинуть кухню. Доктор в ванной делал гимнастику. Л. И. Черпанов сидел у колонки. Доски, настланные на ванну, заменяли ему постель. Изголовье - из книг по экономике и пятилет-ке,- украшенное "думкой", своей солидной сердцевиной могло ободрить любого из нас.
- Хорошо бы заварить чайку,- сказал доктор, приседая,- чай - величайшее изобретение человечества. После вашего, конечно, Леон Ионыч.
Черпанов скромно возразил:
- Инициатива чужая. Я, Матвей Иваныч, только исполняю ее.
- Смотря как исполнять. Можно приехать в Москву и заниматься отписками, а самому ходить по ресторанам, вместо того, чтоб посещать предприятия, толковать с рабочими. Да что рабочие? Вы правы, Леон Ионыч, когда утверждаете, что классовые прослойки плохо втянуты в пятилетку.
Мне показалось, что Черпанов несколько смутился:
- Матвей Иваныч, будто я иначе...
- А разве я неправильно вскрыл шифр вашего назначения? Разве вы доставите навербован-ных вами франко-порт? Нет, вы в людях так тонко разбираетесь, что их выгрузят непременно. Гранильным делом в Комбинате не занимаются?
Черпанов построжал:
- Гранильным? Нет. У нас металло-литейное.
- Я плохо знаю технику. Если Урал, так непременно камни, гранит, мрамор, гранильное дело. Значит, вы кое-какие предприятия, Леон Ионыч, посещали?
Черпанов уклончиво мотнул головой.
- Ну вот, видите. А Егор Егорыч утверждает, что видал вас в больнице.
Черпанов вздрогнул, быстро достал записные книжки:
- Я совершенно здоров. Понимая всю сложность и ответственность данного поручения, я запасся и на этот счет удостоверениями. Если вы думаете, что я психически болен, так вот вам бумажка...
Доктор отклонил протянутую бумажку:
- Зачем же, Леон Ионыч. Я и так вижу, что шасси вашего организма исправны. Экий вы вспыльчивый. Егор Егорыч видел вас в зубной больнице, а так как зубы и горло области смежные, то я, полагая, что вам зря не стоит терять времени на больницу, лучше показаться мне...
- Да не был я в зубной больнице.
- Скажите, пожалуйста. Значит, вы обознались, Егор Егорыч.
- Обознался,- ответил я хмуро.
Доктор подошел к Черпанову вплотную:
- А ну откройте рот.
Черпанов распахнул широкий свой круг рта.
Доктор постучал ногтем в передние зубы.
- Первоклассное произведение, и ни одной золотой коронки. Вы не любите желтого металла, Леон Ионыч.