Не хвастаясь, могу сказать, что без моей осторожности они давно бы погибли.
- А вот что интересно, что они советовались с вами перед тем, как собрались в поездку на Урал?
Савелий передвинул шашку, держал ее долго в пальцах и осторожно поставил.
- Советовались,- сказал он твердо.
- Все?
- Почти все.
- А кто же не советовался?
Он ткнул в меня шашкой пренебрежительно:
- А вот они с доктором.
- Что ж, мне их и брать, по-вашему, не стоит?
- Зачем же, возьмите. Вот он раньше ко мне относился без почтительности, а теперь полная почтительность, Егор Егорыч. Образумятся. Молоды, неосторожны, папиросками обжигаются, я вот со злости на них и костюм-то перепродал. Очень обидные у них были поступки.
Черпанов не удивился, вернее, он не верил тому, что костюм может быть продан.
- Костюм дрянной, вот и продали.
- Зачем дрянной? Как раз в рост Егор Егорыча.
- Опять же, вы и обижаться не можете.
Дядя Савелий срубил три шашки. Лев Львович вздохнул, начали новую партию.
- Это вы совершенно верно насчет обид. От лишних обид много зла, где мне обижаться; я из себя обиды, как говорится, раскаленным железом вытравляю да и остальных учу.
- Вот и доучили.
- До чего же?
- Да жизнь-то вокруг вас совершенно пакостная.
- Неужели? Просто обстановка неподходящая. Живем в тесноте, в грязи, а ведь если расста-вить по-настоящему, будет даже очень красиво. Я вот как-то мимо каморки проходил, где Егор Егорыч с доктором остановились, и доктор различные мысли развивал, я подслушал. Я, сознаюсь, люблю подслушивать поучительные мысли иногда схватываешь. Так доктор очень метко нас поставил. Я послушал и тоже, сопоставив со своей жизнью, решил: нет, надо тебе, дядя Савелий, отказываться, а тут, кстати, и вы, Леон Ионыч, подъехали, как бы чувствуя мое решение. Однако, вы можете подумать, что я увиливаю, насчет того, кому продал я костюм,- так я его на сладкие вещи променял, хотя мне их и есть нельзя, у меня диабет.
- Не диабет, а рак.
- А я думал, что это одно и то же, хотел вот доктору показаться, так он, оказывается, специ-алист по другим болезням. Видите, и память начало отшибать, очень я болен, Леон Ионыч, придется вам, вскоре по приезде на Урал, помещать меня в дом отдыха.
- Поместил бы я вас в другое место.
Дядя Савелий встал и, указывая рукой на дверь, строго сказал:
- За грубиянство прошу покинуть помещение! Если вам поручено нас набирать, так наби-райте без надругательств, а с полным уважением. Я перехожу с вами на чисто официальную точку зрения. Список будет вам доставлен завтра, всех моих клиентов, а костюмчик я продал Валерьяну, Осипу и Людмилочке. Так как они знают, что это ценности большой не представляет, раз я его из рук своих выпустил, то они его вам уступят по себестоимости или даром, может быть, подарят. А теперь, прошу выйти.
И мы вышли. Черпанов был потен, но необычайно возбужден:
- Как хитрит! - он схватил меня за руки и тряс.- То есть, до чего ж хитер! Как вы думаете, верит он мне, что я есть Черпанов?
Я удивился:
- Странно, почему же ему вам не верить?
- Ой, не верит. Если б верил, документы бы потребовал. Удерет, непременно удерет. То есть, какими надо дураками быть, этим Лебедевым, у них кулаки вместо головы; если б они сказали, что он здесь главный, я бы сразу к нему пришел и все было б сделано, а то Степанида Константиновна! Идиоты! Вот если б, Егор Егорыч, вы решились обворовать.
- Да что у него есть!
- Все есть, чего мы даже и подозревать не можем, не осмелимся.
- Извините, но, кроме ловкости, у него ничего нет, да ничего ему и не надо.
- А жадность? Думаете, он может преодолеть жадность? Тьфу! Всю ночь буду караулить, и вы, Егор Егорыч, обязаны, это государственное дело.
- Ну вот, выдумали, буду я какого-то гнусного старикашку караулить!
Он посмотрел мне в глаза и сказал:
- То есть, вы просто дурак и больше ничего.
И он ушел от меня, оставив меня в крайнем изумлении. Я впервые видел его таким сердитым и расстроенным.
Встретил доктора. Он шел веселый. Веселость его мне малопонятна, причиной ее бывают всегда странные выводы.
- Как же рефлексы, пришли ли вы к каким-либо выводам?
- Иногда я не считаю свое мышление грубым, но все же мне кажется, что здесь нет ничего, кроме жестокости.
- Завтра уезжаем,- ответил доктор,- мне вас жалко, вы станете пессимистом, а это в двадцать пять лет опасный случай бешенства.
- Но не заразный.
- Нет. Так как мы уезжаем завтра, то нам не мешает переговорить с Сусанной. Мне хотелось бы, чтобы вы были свидетелем.
- Я и так достаточно был свидетелем ваших безумств.
- Согласитесь, что никакого безумства с Сусанной не произойдет и драться я с ней не буду. К сожалению, наш поход был, действительно, последним. Словами их не прошибешь, очень стран-но, что в столкновении с капиталистическим миром я оказался моралистом, а не материалистом.
- Вы искусственно выключили всяческую общественность, вам не к кому, оказалось, апеллировать, кроме как к их совести, а это вещь шаткая.
- Я рад, что вы так рассуждаете, Егор Егорыч, встреча с вашим ясным умом доставляет мне всегда искреннее удовольствие, я рад бы с вами побеседовать, но мне нужно просто поразмыш-лять, ведь согласитесь, если это был последний поход, то вышло, что я не нашел виновников истинного падения Сусанны Львовны.
- Да, может быть, и нет никакого падения, может быть, вам это кажется падением, а она просто не в состоянии задуматься над этим, да, может быть, ей и не нужно задумываться над этим, может быть, вы, если вам удастся произвести в ней соответствующий душевный переворот, сделаете ее просто несчастной.
- К глубокому моему сожалению, должен вам сознаться, что падение было. И такое падение не могло ее не потрясти. Ваши соображения меня б глубоко порадовали, я посижу, подумаю.
Доктор меня смутил, он говорил весело, но, правда, он иногда падением считал такое, что вряд ли могло считаться падением, если особенно это происходило в его воображаемом "неизвест-ном государстве", да и способ размышлять возле помойной ямы у всех на виду был уж слишком нелеп. Я посмеялся и лег. Если я раньше не верил, что мы уедем, то теперь для меня становилось совершенно ясно, что доктор, увидев, что у Сусанны взаимности не получить, решил смотаться. Прошло 10 дней. Отпуск мой кончался. Жалел ли я, что потерял свою путевку в дом отдыха? Нет! Я видел достаточно много, чтобы быть удовлетворенным. Так я лежал и думал. Постучали в дверь. Я уже знаю стуки. Это Насель. Так оно и оказалось.
- Доктор любит подумать,- сказал он, садясь возле меня на койку.- Это хорошо, я пока успею с вами поговорить.
- Вряд ли нам есть о чем с вами разговаривать,- сказал я,- я решил на Урал не ехать.
Решение, которое я высказал Населю, вылилось из меня внезапно. Я очень обрадовался этому. Мальчишеский конфуз, что оконфуженный вернусь в больницу, прошел, кроме того, мне надоела истеричность Черпанова и особенно последние разговоры с ним, кроме того, я просто гордился тем, что перенес столько испытаний с доктором и мне будет приятно поделиться в будущем воспоминаниями. Я только жалел, что не сказал этого доктору, но и то, что не сказал ему, доставило мне удовольствие.
- Понимаю,- сказал Насель,- вы снимаете с себя всю ответственность, но я просто хотел с вами лично переговорить, безразлично к тому же, едете ли вы на Урал или нет.
- Поговорить можно. Мне, кстати, вспоминается одна история...
- Маленькая история,- сказал Насель,- а скажите, до такой ли вы степени близки с Черпановым, чтобы знать, получил ли он телеграмму от Лебедевых, как я слышал?
- Получил.
Чрезвычайное беспокойство отразилось и без того в беспокойной фигуре Населя.