Отдыхаем". Ползая вокруг эстрады, он пытался увековечить наиболее характерные жесты "Спазмов", но всякий раз ему в кадр попадался прикорнувший у барабанов Нинкин, которого в самом начале вечера на произвол судьбы оставил Пунктус. Оставил, променяв на угловатую победительницу областной олимпиады по математике. Забелин долго портил пленку, наконец подошел к спящему Нинкину и сказал:
- Послушай, Сань, сними ты с себя этот противогаз и пересядь куда-нибудь в тень, а то ты мне всю малину портишь! Куда ни сунусь, все ты да ты.
Сине-зеленое, словно прорезиненное лицо Нинкина было таким ровным, гладким, вытянутым и невыразительным, что казалось, будто его владелец постоянно находится в противогазе. Однако, несмотря на столь невыгодное сходство, Нинкин был невздорным и несклочным. Выслушав замечание Забелина насчет помехи, он дернул хоботом и молча перебрался к брусьям, где после танца его с трудом отыскал Пунктус.
- Ты что, лунатиком стал? С открытыми глазами спишь! - поправил он под головой друга гимнастический мат. - Меня сегодня не жди - дела. Ну давай, я полетел.
Рудик смотрел на бледные ноги танцующих и с грустью вспоминал загорелую Машу.
Татьяне везло. Она выступала с тесемочкой на голове, которая мешала волосам собраться в прическу "я с покоса". Мукин пригласил Татьяну три раза подряд. Один раз сам и два - по просьбе Реши. "Тебе все равно, а ей приятно", - сказал Реша Мукину перед балом, и Татьяна возомнила себя звездой осеннего мероприятия. Она даже стала заострять внимание на продолжении отношений, ведь ее поведенческим принципом было выражение: "Взялся за грудь - говори что-нибудь".
Сам же Реша не сводил глаз с Рязановой, стоявшей в одиночестве у шведской стенки, и все не решался пригласить ее на танец. Словно чего-то боялся. "Если мне открыть забрало, - думал он, вспомнив слова Рудика, - то от такой открытости партнер может упасть в обморок". Из-за испещренного прыщами лица Реша относился к себе излишне критично, отчего возникал замкнутый круг - его не любят девушки потому, что морда в прыщах, а морда в прыщах потому, что девушки не любят.
Воздух настолько наэлектризовался стараниями "Спазмов", что у Реши поминутно возникала дрожь, но желание пригласить избранницу наполнялось решимостью только тогда, когда девушку уже кто-то занимал. Она была старшекурсницей, и, похоже, именно это одновременно и увлекало, и тормозило Решу. Каждый медляк - так величались медленные танцы - воодушевлял его на подвиг, которым можно было бы опровергнуть постулат: рожа есть - ума не надо. И он действительно несколько раз направлялся к ней - но как будто что-то не срабатывало, и он приглашал первую попавшуюся. Танцевал и таращил глаза в сторону шведской стенки: как там эта одинокая, с кленовым листочком в руке? Реше вспоминались географические карты крупного масштаба - отдельно стоящее дерево, обозначаемое очень правдоподобным грустным значком.
Он откладывал, откладывал - успею, мол, еще пригласить, успею, но не успел. "Спазмы" доиграли последние ноты, и бал стал вываливаться на Студенческий бульвар.
Отклеив от вспотевшей стены пару желтых листьев, Реша вышел вслед за Рязановой. Она уходила с праздника одна. "Проводить ее, что ли, без всякой подготовки?" - прикинул он и тут же забраковал мысль. Выражение "в жизни надо срываться" он узнал позднее, от Бирюкова, а сейчас смотрел вслед уходящей в темень непоправимо одинокой девушке и клял себя за нерешительность. Откуда ему было знать, что в таких случаях надо действовать смелее.
Это была та самая Рязанова, которой в сумерках привиделись голые люди и которая скоро станет победительницей конкурса "Краса института".
- Ну что, домой? - подошли к Реше Мурат с Артамоновым в качестве переводчика.
- Толчея ужасная на этом дурацком балу!
- Да, сплошной базар, - согласился Реша, глядя в конец бульвара. Теснота подавляла его сильнее, чем других, и больше, чем все остальное.
- Устроили бы этот осенний бал раздельно, по курсам, - поразмыслил вслух Артамонов. - Было бы лучше!
- Видишь ли, бал - это такая штука, которую нельзя дробить, - отклонил идею Реша.
- Тогда бы устроили на натуре, посреди бульвара, - придумал Артамонов, - и стены оформлять не надо.
- И то верно, - согласился Реша. В эту минуту он мог бы согласиться даже с геоцентричностью солнечной системы - настолько был занят своей неудачей.
- Я буду говорить об этом в четвертой Государственной Думе! - сказал Артамонов.
Докурив пачку "Примы", Реша ушел в постель. Сквозь сон донеслось, как в комнату сначала забрел сонный Нинкин в поисках ключа, потом с грохотом вошел Гриншпон, праздничный и довольный, и уже среди ночи приперся Пунктус в поисках Нинкина.
Глава 7
ЧТОБЫ ПОЗНАТЬ ЖИЗНЬ, НУЖНО СЛОМАТЬ НОГУ
Ежегодное отчетно-перевыборное профсоюзное собрание проходило в актовом зале.
Отчитались, как и было положено, потом, как и подобало, переизбрали, после чего заместитель ректора по административно-хозяйственной части занудил про какую-то новую систему эксплуатации жилищных помещений. По завершении он опрометчиво обратился к профсоюзному братству:
- Может быть, кто-то желает выступить?
По опыту лет он знал, что выступить не пожелает никто. Потому что выступать нет никакого смысла. Но в этот раз с последней скамьи поднялся пухлый от природы Фельдман и, пробравшись сквозь тесные ряды профсоюзов, вскарабкался на трибуну. Он вовсе не прочил себя в профсоюзные деятели - в ораторы его вывела постоянная сырость в 540-й комнате.
Фельдман был едва заметен из-за трибуны, и для нормального контакта с залом ему не хватало одного только вставания на цыпочки, так что приходилось постоянно подпрыгивать. За недолгое время учебы Фельдман обнаружил столько несовершенств в бытовом секторе, что никак не мог остановиться. За какой-то баррель мутной воды, просочившейся в его комнату через потолочную щель, он полчаса крыл заместителя ректора по административно-хозяйственной части и прочих причастных к промоине. Его выступление вызвало целый тайфун - такова была мгновенная реакция зала, хотя в принципе публика спешила завершить собрание.
- Сливай кипяток! - услышал он совет заканчивать речь. И народ был прав - текста и так уже было достаточно.
Инвектива Фельдмана получилась настолько убойной, что исключила все последующие прения - возразить на нее и в самом деле было нечем. Фельдман, как спикер всея Руси, взглянул на президиум. По опущенным взорам он понял, что надолго зарекомендовал себя в профсоюзной среде. Осадив свое негодование на самом экстремуме, он покинул_сцену. В Риме за такие речи возводили в консулы, а нашего трудника взяли в профбюро института дополнительным рабочим членом.
- Нам такие нужны, - пояснил заместитель ректора, то ли радуясь, то ли улыбаясь. - Пусть борются!
У Фельдмана пошел карьерный рост - ему прочили пост профсоюзного босса. Фельдман не замедлил воспользоваться служебным положением и выбил для себя в штатном расписании профкома полставки сантехника. И тут же на четверть ставки нанял себе в помощники Мата, которому дал в пользование канализацию, как наиболее масштабное и ответственное дело. А себе оставил водопровод и крышу, чтобы лично заняться прорехой.
- Слесарю - слесарево, - пояснил он Мату свое предложение, - а по говну главным будешь ты. Мастерства тебе не занимать!
Мат, как всегда, не нашелся с быстрым ответом, и получилось, что согласился.