Он говорил, что, пожив с теми и другими, предпочитает немочек; что русские женщины слишком самостоятельны, независимы, слишком пристальны в любви - своими недремлющими глазами они все время изучают возлюбленного, узнают его слабые стороны, то видят в нем недостаточное благородство, то недостаточное мужество, - русскую возлюбленную все время ощущаешь как равную тебе, и это неудобно; наоборот, немка в руках любимого гнется как тростиночка, ее возлюбленный для нее - бог, он - первый и лучший на земле, вся она отдается на его милость, она не смеет мечтать ни о чем, кроме как угодить ему, - и от этого с немками гравер чувствовал себя более мужчиной, более властелином.Рубин имел неосторожность выйти в коридор покурить. Но, как каждый прохожий цепляет горох в поле, так все задирали его на шарашке. Отплевавшись от бесполезного спора в коридоре, он пересекал комнату, спеша к своим книгам, но кто-то с нижней койки ухватил его за брюки и спросил:- Лев Григорьич! А правда, что в Китае письма доносчиков доходят без марок? Это - прогрессивно?Рубин вырвался, пошел дальше. Но инженер-энергетик, свесившись с верхней койки, поймал Рубина за воротник комбинезона и стал напористо втолковывать ему окончание их прежнего спора:- Лев Григорьич! Надо так перестроить совесть человечества, чтобы люди гордились только трудом собственных рук и стыдились быть надсмотрщиками, "руководи[37] телями", партийными главарями. Надо добиться, чтобы звание министра скрывалось как профессия ассенизатора: работа министра тоже необходима, но постыдна. Пусть если девушка выйдет за государственного чиновника, это станет укором всей семье! - вот при таком социализме я согласился бы жить!Рубин освободил воротник, прорвался к своей постели и лег на живот, снова к словарям.
58
Семь человек расселись за именинным столом, состоявшим из трех составленных вместе тумбочек неодинаковой высоты и застеленных куском ярко-зеленой трофейной бумаги, тоже фирмы "Лоренц". Сологдин и Рубин сели на кровать к Потапову, Абрамсон и Кондрашев - к Прянчикову, а именинник уселся у торца стола, на широком подоконнике. Наверху над ними уже дремал Земеля, остальные соседи были не рядом. Купе между двухэтажными кроватями было как бы отъединено от комнаты.В середине стола в пластмассовой миске разложен был надин хворост - не виданное на шарашке изделие. Для семерых мужских ртов его казалось до смешного мало. Потом было печенье просто и печенье с намазанным на него кремом и потому называвшееся пирожным. Еще была сливочная тянучка, полученная кипячением нераспечатанной банки сгущенного молока. А за спиной Нержина в темной литровой банке таилось то привлекательное нечто, для чего предназначались бокалы. Это была толика спиртного, вымененная у зэков химической лаборатории на кусок "классного" гетинакса. Спирт был разбавлен водой в пропорции один к четырем, а потом закрашен сгущенным какао. Это была коричневая малоалкогольная жидкость, которая, однако, с нетерпением ожидалась.- А что, господа? - картинно откинувшись и даже в полутьме купе блестя глазами, призвал Сологдин. - Давайте вспомним, кто из нас и когда сидел последний раз за пиршественным столом.- Я - вчера, с немцами, - буркнул Рубин, не лю[38] бя пафоса.Что Сологдин называл иногда общество {господами}, Рубин понимал как результат его ушибленности двенадцатью годами тюрьмы. Нельзя ж было подумать, что человек на тридцать третьем году революции может произносить это слово серьезно. От той же ушибленности и понятия Сологдина были извращенные во многом, Рубин старался это всегда помнить и не вспыхивать, хотя слушать приходилось вещи диковатые.(А для Абрамсона, кстати, так же дико было и то, что Рубин пировал с немцами. У всякого интернационализма есть же разумный предел!) - Не-ет, - настаивал Сологдин. - Я имею в виду настоящий стол, господа! - Он радовался всякому поводу употребить это гордое обращение.
Он полагал, что гораздо большие земельные пространства предоставлены "товарищам", а на узком клочке тюремной земли проглотят "господ" и те, кому это не нравится. - Его признаки - тяжелая бледноцветная скатерть, вино в графинах из хрусталя, ну, и нарядные женщины, конечно!Ему хотелось посмаковать и отодвинуть начало пира, но Потапов ревнивым проверяющим взглядом хозяйки дома окинул стол и гостей и в своей ворчливой манере перебил:- Вы ж понимаете, хлопцы, пока
Гроза полуночных дозоров
не накрыл нас с этим зельем, надо переходить к официальной части.И дал знак Нержину разливать.Все же, пока вино разливалось, молчали, и каждый невольно что-то вспомнил.- Давно, - вздохнул Нержин.- Вообще, не при-по-ми-на-ю! - отряхнулся Потапов. До войны в круговоротном бешенстве работы он если и вспоминал смутно чью-то один раз женитьбу, - не мог точно сказать, была ли эта женитьба его собственная или то было в гостях.- Нет, почему же? - оживился Прянчиков. - {Авэк плезир}! Я вам сейчас расскажу. В сорок пятом году в Париже я...[39]- Подождите, Валентуля, - придержал Потапов. - Итак...?- За виновника нашего сборища! - громче, чем нужно, произнес Кондрашев-Иванов и выпрямился, хотя сидел без того прямо. - Да будет...Но гости еще не потянулись к бокалам, как Нержин привстал - у него было чуть простора у окна - и предупредил их тихо:- Друзья мои! Простите, я нарушу традицию! Я...Он перевел дыхание, потому что заволновался. Семь теплот, проступившие в семи парах глаз, что-то спаяли внутри него.- ... Будем справедливы! Не все так черно в нашей жизни! Вот именно этого вида счастья - мужского вольного лицейского стола, обмена свободными мыслями без боязни, без укрыва - этого счастья ведь не было у нас на воле?- Да, собственно, самой-то воли частенько не было, - усмехнулся Абрамсон. Если не считать детства, он-таки провел на воле меньшую часть жизни.- Друзья! - увлекся Нержин. - Мне тридцать один год. Уже меня жизнь и баловала и низвергала. И по закону синусоидальности будут у меня может быть и еще всплески пустого успеха, ложного величия. Но клянусь вам, я никогда не забуду того истинного величия человека, которое узнал в тюрьме! Я горжусь, что мой сегодняшний скромный юбилей собрал такое отобранное общество. Не будем тяготиться возвышенным тоном. Поднимем тост за дружбу, расцветающую в тюремных склепах!Бумажные стаканчики беззвучно чокались со стеклянными и пластмассовыми. Потапов виновато усмехнулся, поправил простенькие свои очки и, выделяя слоги, сказал:
- Ви-тий-ством резким знамениты, Сбирались члены сей семьи У беспокойного Ни-ки-ты, У осторожного И-льи.
Коричневое вино пили медленно, стараясь доведаться до аромата.- А градус - есть! - одобрил Рубин. - Браво, Андреич![40] - Градус есть, - подтвердил и Сологдин. Он был сегодня в настроении все хвалить.Нержин засмеялся:- Редчайший случай, когда Лев и Митя сходятся во мнениях! Не упомню другого.- Нет, почему, Глебчик? А помнишь, как-то на Новый год мы со Львом сошлись, что жене простить измену нельзя, а мужу можно?Абрамсон устало усмехнулся:- Увы, кто ж из мужчин на этом не сойдется?- А вот этот экземпляр, - Рубин показал на Нержина, - утверждал тогда, что можно простить и женщине, что разницы здесь нет.- Вы говорили так? - быстро спросил Кондрашев.- Ой, пижон! - звонко рассмеялся Прянчиков. - Как же можно сравнивать?- Само устройство тела и способ соединения доказывают, что разница здесь огромная! - воскликнул Сологдин.- Нет, тут глубже, - опротестовал Рубин. - Тут великий замысел природы. Мужчина довольно равнодушен к качеству женщин, но необъяснимо стремится к количеству. Благодаря этому мало остается совсем обойденных женщин.