В общечеловеческом смысле! Но - не в таком!
Объяснить ему разницу? Впрочем, понял бы, если хотел!
- Ну, извини. Подзабыл немножко. Подучу, созвонимся. Извини.
Трубку положил.
Я на часы глянул. Пешком не дойдем. А в транспорте будет за всех цепляться - боюсь, что не хватит моих сил.
Бобу, может, звонить? Его вроде бы принципы не мучают в такой степени, как интеллигента Кузю, - боюсь, что многие в таких конкретных делах услугами беспринципных пользуются, не то замучаешься.
- На связи! - Голос Боба совсем рядом возник.
- Хелло! Это я. Твой тренер по этике.
- А-а.
- Встретиться хотелось бы...
- Голяк лепишь. Что надо-то?
- Да тут... женку в больницу закинуть!
Тут какой-то нарастающий грохот в трубке нас перебил.
- Что это? - закричал я.
- Сукодробилка врубилась! - заорал он ликующе. - Приезжай! Напишешь денег дам!
- Позвоню. - Я положил трубку и с гулких просторов вернулся в свою тесную квартирку. Да. Это не его масштаб. Это - твой масштаб. Ты и действуй. Никто не сделает вместо тебя. И желательно - в темпе. Как правильно тот же Кузя говорит, лучше сразу действовать жестко, чтобы потом не пришлось действовать жестоко. Вот только боюсь, что стадию жесткости я давно пропустил - осталась только стадия жестокости.
В кладовке не оказалось ее! Убежала? Но я не слышал, чтобы хлопала дверь! Но она могла и не хлопать. На бегу в спальню заглянул - и затормозил резко: она плашмя на кровати лежала. Вытер пот. И душу вдруг защемило. И облегчение, и жалость, и любовь: не оказывает яростного сопротивления! Она вообще, бедная, на сопротивление не способна.
- Собирайся, - мягко ей сказал.
Хорошо, что как бы в шутку "сбирайся" не произнес. Так мать ее говорила, что в свое время (или с опозданием даже) "сбиралась" по тому же маршруту, что Нонна теперь. Лучше не напоминать.
- Вставай, - качнул ее за плечо. Стадия мягкости. Которая, увы, несколько затянулась - и вот к чему привела.
Тут, как всегда вовремя, раздался уверенный скрип половиц: Командор приближается. Отец на пороге возник, свесив большую лысую голову в комнату, пытливо, как настоящий исследователь, изучая ситуацию. Но сейчас исследователи не нужны. Нужны исполнители - хоть чего-нибудь.
- Утро доброе! - произнес благожелательно.
Кривым кивком я этот факт подтвердил.
- А завтракать мы будем сегодня? - поинтересовался он.
Правильно! Всякие мелкие происшествия не должны сказываться на пищеварении. Тут он прав - и этим и крепок. Это вот только меня всякие мелкие происшествия доконали.
- Ближе к вечеру! - довольно резко сказал и добавил ласково: - Хорошо?
Усмехнулся как не очень удачной шутке и медленно - так он ходит приблизился. Господи! Если посылаешь несчастья - то зачем их еще и нагружать дополнительным багажом?
- У меня к тебе разговор, - словно не замечая ситуации, доверительно произнес. А зачем ему замечать посторонние ситуации? Он прав. Ему, в девяносто два года свои, дела соблюсти - нелегкая задача. Свой бы путь разглядеть! Понимаю.
- Ты к зубному меня не можешь сегодня отвести? - сморщился вопросительно, глядел мне в глаза.
На Нонну, распростертую на кровати, я указал:
- По одному, ладно?
Довольно твердо это сказал. Но в мягкости - утонешь и не сделаешь ничего.
Некоторое время он еще постоял, усмехаясь, - показывая, что мой отказ не унизил его, да и не мог унизить, - потом с громким хрустом могучего костяка медленно развернулся - и половицы тяжко заскрипели под ним... Несколько позже, батя! Хорошо?
Зато Нонна - ну просто ангел мой - со вздохом уселась, потерла синеватыми кулачками красные глазки и на ножки встала. Нижнюю челюсть, дрожащую, прихватила верхними зубками, немногочисленными уже. Несколько раз вдохнула глубоко, на самом краю удерживая слезы.
- Ну хорошо, Венчик, - мужественно произнесла, - если ты хочешь, чтобы я скорее ушла, - я уйду. Хорошо.
Обнял ее:
- Да не хочу я, чтоб ты скорее ушла! Хочу, наоборот, чтоб ты скорее вернулась!
Постояли, обнявшись, потом она отпихнулась кулачонками, обошла меня. Трагическая версия ей ближе. И, может, - верней? Не будем размышлять об этом - размышлять будем потом, когда что-то хоть сделаем.
На кухне ее застал. Глянула грустно: теперь каждой минутой ее буду попрекать?
- Чайку? - бодро потер ладошки.
Счастливая, кивнула. Но для счастья уже мало у нас резервов - она не запасла: заварки нет ни в чайнике, ни в буфете. В наши годы от одних только вдохов-выдохов счастья не почувствуешь, надо что-то более капитальное иметь!.. не имеем.
А впустую улыбаться... только морщины гонять! Вот так. Сел за стол мрачно. У нее слезы закапали в чашку с кипятком. Не хочу кипятка! Она вытащила какой-то жалкий пакетик на тесемочке, стала окунать. Из него вдруг темно-фиолетовое облако поперло. Смородиною запахло. Молча вдыхали. Господи! Вот - хорошая сейчас, а ее в психушку надо волочь. Но когда она ножом начнет размахивать - этого ждать? Сейчас надо!
- Скус-на! - сладко сощурившись, проговорила она.
Я поглядел на ходики. Над засохшими бутербродами с сыром (сколько уж они пролежали тут у нее?) какая-то сонная муха прожужжала, Нонна помахала над сыром рукой. Может, последний раз это? Поднялась.
- Халат берем? - бодро крикнул из ванной. Ответа нет. Лицо ее сморщилось беззвучным плачем - и я с удовольствием бы заплакал, но этой роскоши мне, увы, не видать! Мой удел - жалкая бодрость.
В уборной теперь защелкнулась! В отчаянии глянул на часы. Потом шкаф распахнул, стал в сумку метать ее лифчики, трусы, полотенца! У нее возвышенные страдания на горшке, а мелочевкой - уж мне заниматься! Она бы в больницу меня собрала? Как же! Мои болезни никого не волнуют, мое дело обслуживать всех! Ага: полблока сигарет!
- Опаздываем!
Дернул в уборную дверь.
- Чего тебе? - дрожащий ее голосок послышался.
Злодей и в уборной не позволяет посидеть.
- Надо мне! - ответил грубо-добродушно. Такая вот мягкая версия - мол, не в спешке вовсе дело, а не терпится мне самому! Последний, пожалуй, мягкий подарок, который могу ей в этой спешке преподнести.
Задвижка щелкнула. Поддалась она. Сердце сжалось: как легко ее победить. Еще несколько таких же "побед" - и меня тоже можно будет госпитализировать! Только вот кто сумку мне соберет?!
Ей сумку ее показывать, наверно, не надо - тяжело будет ей. Грузи давай. В ванную метнулся, расплющив пальцем нос, думал - так-так, так... Паста, зубная щетка... Наверно, шампунь. Я его люблю - но уж ладно! Вдруг почему-то в кафельную стенку его метнул, пластмассовый флакон отпружинил. Говорил же: истерика - недоступная роскошь для тебя. Теперь надо лезть под ванну, вытягивать тот флакон. Тяжелее же делаешь!.. Но какую-то роскошь могу я позволить себе?
В прихожей пальто ее не оказалось: ни пальто, ни Нонны. Ушла? Тут я разорвался, привычно уже, - одна половина на лестницу ринулась, другая назад. Нонна, в шапке и пальто, на кухне сидела, разглядывала клеенкин узор.
- Насмотришься еще, увидишь! - добродушно проворчал. То, в чем не был сам до конца уверен. Глянула, со слезой, на сумку в моих руках. Сама могла бы собрать - для слез, может, меньше времени бы осталось!
- Пошли!
Остановилась. В комнатку поглядела, косо освещенную последним лучом.
Помню, как мы в Венгрии были с ней. Прелестная поездка! Венгры тогда любили меня, и она была еще веселая и красивая. В отеле у нас комната была - солнечная, тихая, напротив - костел, звон оттуда летел. Вся жизнь еще была впереди, неприятностей всех и тени еще не было - но как грустно было ту комнатку покидать: часть жизни исчезала навеки.