Отец еще долго не появлялся - забыл, видимо, о моем приглашении среди своих трудов. Наконец, когда я уж отчаялся, зашаркали шаги его. Приближается! Ура.
...Ошибаешься! Щелкнула щеколда - надолго, наверняка в уборной закрылся. Раньше не мог? Хоть бы немножко учитывал семейные дела, мог бы вспомнить, что Нонна в больнице, что мне неплохо бы туда поспешить. Только по своему плану действует, даже в уборной. И там наверняка у него свои какие-то правила, свои мысли, может быть, даже исследования. Нам в его голове места нет. Наконец отщелкнулась щеколда уборной, но тут же захлопнулась дверь ванной. Исследования его продолжаются. Как всегда, почему-то долгое время, не включая кранов, стоит. Тишина там гнетущая! "Ну что он там делает, что?" - Нонна в этот момент возмущенно шептала. Ее чувствами живу! Своих нет? Отец наконец пустил в ванной воду - шипение донеслось. И почти тут же резко вырубил - так, что трубы дрогнули. Да, страсти еще много в нем! Это только я от своих чувств отказался - времени нет. Отец наконец явился, поприветствовал трелью в штанах, но сухо и кратко. Лютует батя.
Может, и мне можно теперь вкратце посетить "общественные места"? В туалет я на секунду зашел - и тут же вышел. Ведь можно же быстро, когда ждут тебя? Но ему не объяснишь - он привык напористо, неукротимо все делать - что в туалет ходить, что сорта выводить. В ванной особенно неукротимость свою он проявил: вся голубая поверхность сочно захаркана. Недавно как раз красил я ванну - батя по-своему ее украсил. Есть свежие поступления, а есть давнишние. Свежие лучше! Трепещут под струей воды. Напор увеличиваешь, душ ближе подносишь - трепещут сильней, но не отцепляются. Стройно вытягиваются, почти до прозрачности, до не-существования... но не уносятся водой в слив. Цепко держатся темной головкой, кровавым сгустком. Разве рукою подковырнуть?.. А-а! Не любишь?.. Первый головастик умчался, за ним второй. Но старые, крепко присохшие, и ногтем не отковырнуть! Просто не ванна, а какой-то музей. На умывальной раковине ее волосы, вычесанные, кружевами сплелись. Смыть?.. А вдруг их не будет больше? Смыл. Постоял с бьющим душем в руке, как с пращой. Ну? Кто еще на меня? Душ закрыл. Все! Тихо, чисто, пусто во мне. Никаких страстей... в больницу пойду страсти набираться... Набрался! Тут же зазвонил телефон:
- Попов?
Мне-то казалось, что я - Валерий Георгиевич уже... Нет!
- Попов? Вы почему молчите? - Голос женский, но грубый, напористый.
- Слушаю вас! - бодро ответил. Вот и прилив сил. А то - еле ползал!
- Утихомирь женку свою - а то мы утихомирим ее!
Странно, что мне звонят, ведь они профессионалы?
- Ну... как-то вы успокойте ее!
- Это мы можем, - голос торжествовал, - видел в коридоре у нас кроватку с ремнями?
Представил ее в ремнях.
- Прошу вас - ничего с ней не делайте! Я приеду сейчас!
- Когда?
Чувствуется - не терпится им ее распять! Хочется им от своей тяжелой службы хотя бы какое-то моральное удовлетворение иметь... Хотя "моральным" это трудно назвать.
- Буду... через десять минут!
Это, конечно, невероятно... Но лишь невероятные усилия ее и могут спасти. Мечты о новой, чистой жизни, как кастрюля сияющей, выкинь и забудь. Не даст Нонна!
И вдруг ее голосок:
- Венчик! Спаси меня! Они у меня украли все деньги!
Господи! Куда я ее отдал? Решил, называется, проблему!
- Ты ей деньги давал?
Неприятный вопрос. И по тону, и по смыслу. Денег я ей, конечно, не давал, опасно это... но и участвовать в этом издевательстве над ней - не намерен.
- Прошу вас - не делайте с ней ничего! Я сейчас приеду.
- А нам пока что тут делать с ней? Она, слышишь, двери разносит!
Действительно - грохот какой-то. Неужели это она? Да - далеко зашло дело. Неужто сами они, трусливая мысль мелькнула, не могут справиться, обязательно душу мне рвать? Они ведь специалисты!.. Они-то справятся!.. но что оставят тебе?
- ...
Через десять минут! - бросил трубку. Время пошло. По комнатам заметался, одежку хватая. Вот и силы пришли: через полгорода взялся промчаться за десять минут. Вот только на чем, интересно? На крыльях любви?
На бегу на батю наткнулся: прочно стоял, коридор загораживал.
- Слушай... - сморщился...
Ну?
- Ты обещал меня сегодня к зубному свести!
- М-м-м.. К зубному? Завтра - хорошо?
Сдвинул его, побежал. На самом деле я уже где-то в районе Лавры должен находиться! Батя обиделся. И так уже стонет душа: ничего хорошего нельзя сделать, не сделав плохого... додумать эту блистательную мысль некогда, не до мыслей сейчас.
Тяжело дыша, выскочил на улицу. Третье дыхание. Поглубже будет второго и даже - первого. И довольно еще энергичное... по сравнению с четвертым.
Так! - крутился на углу - троллейбусы, царственно-медленные, отметаем с ходу - на них я не скоро доберусь. Тачка! - руку взметнул. Не останавливаются. Не любят беды. А ты явно бедственно выглядишь: развязаны шнурки, рубаха свешивается до колен из-под куртки. Кому такой нужен? Люди нормально хотят жить - это понятно, а твоя ненормальность отпугивает. Хорошо хоть это просек. Семафоря одной рукой, другой рубаху запихивал - но мало свой облик улучшил, не останавливается никто.
Тормозить их надо властно, неторопливо - сразу останавливаются. Но не нажить мне уже эту стать.
- Эй! - Конь прямо на тротуаре, надо мной: бешеные глаза навыкате, из ноздрей пар. Сколько раз я возмущался ими, "бедным Евгением" себя чувствуя, на которого Медный всадник наезжает. Эти Медные задницы достали уже!
- Поедем, дядя? - нагло произнесла. Славная у них реклама: "или задавлю".
- За десять минут за Лавру домчишь?
- Не фиг делать!
Лет шестнадцать - восемнадцать, наверно, ей - а уже бизнес собственный, под седлом. Лошадь, слегка дымящаяся, накрыта добротным "чепраком", по-нашему - одеялом. Ты вот прошляпил жизнь свою - а эти, может быть, все и возьмут.
- Прыгай! - выпростала ножку в кроссовке, освободила стремя. Схватился за дугу седла, вознесся. Раскорячился, держась за седло, на широком теплом заду лошади.
- Геть! Геть! - амазонка звонко кричала. Я стыдливо молчал. Заняться ее воспитанием - потерять темп. Но - прямо наезжает на людей, те испуганно шарахаются. Мчит прямо по тротуару! А ты бы хотел - среди машин? И вообще, если бы не ехали с Бобом через Валдай, не видели бы там его амазонок - вряд ли и к этой бы сел. Но - с кем поведешься! На шестьдесят третьем году приходится пересматривать свои этические и эстетические принципы - такая уж у нас динамичная жизнь. Ни думал ни гадал, что такой грязный бизнес буду поддерживать: лошадь подняла на скаку хвост, и сочные "конские яблоки" зашлепали. Уберу... потом? - подумал вяло.
- Ну, куда? - обернулась она: взгляд почти такой же бешеный, как у коня.
Глянул: уже купола Лавры над нами!
- ...В Бехтеревку мне!
- Так бы сразу и сказал... дядя!
Другой бы слез, наверное. Перешли на галоп.
Темные пошли места. Но зато - просторные. Гуляй-поле, вольная степь! "Мы красные кава-леристы, и про нас..." Успели-таки!
- Тпр-р-р!
Успели. Только вот - к чему?
- Сколько я должен тебе? - уже из лужи к ней обернулся.
- А сколько совесть подскажет, - усмехнулась.
Совесть, оказывается, по-прежнему в цене!
Пошел через парк, почему-то медленно. Почти все уже "багровые сердца" слетели с веток, наделись на пики кустов. Образ этот подальше засунь роман "из благородной жизни" вряд ли придется тебе писать.
Позвонил, вошел в тусклый коридор. Вот где твои герои. Бродят, как тени в аду. Твоя нынешняя "партия".
- Вы мне звонили? - у фигуристой дежурной спросил.
- Попов? Вон ваша супруга.
- Где?
Похоже, я на скаку несколько идеализировал ее. Довольно холодно на меня глянула. Ясно.