Какое, однако, самомнение у него! Почему-то думает, что перед глазами у меня ничего больше нет, кроме его персоны. Не будем разочаровывать. Ведь кроме него вряд ли мне кто поможет: деньги в больницу надо в месячный срок. Так что личность, безусловно, выдающаяся.
- Я - просто русский! - гордо выпрямился Боб. Спохватившись, убрал "инструмент", и я тоже, соответственно моменту. Молча постояв, мы пошли назад. Он потрепал любовно по холке своего "стального коня", и мы, слегка замерзшие, сели в машину. Больше мы с ним не говорили почти, лишь звучала местная "музыка" - Яжел-бицы, Ми-ронушка, Миро-неги!
- А чего это я к тебе так прилип? - вдруг он удивился.
Я и сам удивлен!
О "самоварной дороге" с трудом вспомнил я - напомнили деревянные двухэтажные дома, но обочины были пусты - видно, холодно уже людям стоять. Грусть и печаль. Но я ими наслаждался. Просто прекрасными были они - по сравнению с ужасом, что оставил я за кормой. Для того я, впрочем, и ехал, чтоб забыть о своем. Ну хотя бы как-то рассредоточить беду в этой печали вдоль дороги... Помогло!
А Москва - всегда как-то бодрит, даже чумазыми заводскими строениями. Лишь в Москве видел такие надписи: "Строение 4", "Строение 5". Какая-то энергия скрыта в этих надписях! А как замирает душа на старинных центральных улицах перед скоплением темных лимузинов с нетерпеливыми мигалками! И понимаешь вроде, что не сидеть тебе в таких, не решать глобальных проблем, - но сердце сладко щемит: а вдруг? Приятно просто представить - поэтому я так люблю ездить в Москву. Боб, - глянул на него, похоже, не так счастлив и беззаботен: сейчас дергается в пробке, а дальше, похоже, будет еще трудней. Во всяком случае, я заметил несколько насмешливых взглядов из роскошных лимузинов в сторону нашего "железного коня" с его грубыми, чуть извилистыми сварными швами, отливающими фиолетовым. Легкая брезгливость во взглядах читалась примерно так: нужны, наверное, такие страшилища, как этот "троянский конь", и даже где-то, наверное, приносят пользу - но зачем надо было гнать его сюда, портить благолепие? Если польза от него есть - то шлите ее сюда прямо уже в виде денег, желательно - иностранных. А зачем же это переть? Боб, тонкая душа, чувствовал это.
- Ничего... сожрете! - неуверенно бормотал он.
И у отеля, где парковались мы, чувствовалась та же самая брезгливость.
Перед комиссией Боб, волнуясь, ко мне в номер зашел:
- Глянь-ка: носки вроде не в тон?
- Не - вроде в тон, - пытался взбодрить его я.
Боб подошел к зеркалу, в глаза себе глянул:
- Ну что? Бздишь, суколюб?
Доложили на комиссии. И - выгнали нас. "Для принятия решения". Никто даже не захотел выйти на печку нашу взглянуть!
- Из золота им, что ли, - бормотал Боб, - печку надо было сварить?
Шведам отдали наши сучья! У них даже и печки такой нет! Через пару лет сляпают только. А пока наши сучья в наших реках гнить будут, воду отравлять. Зато печка у них будет - тип-топ, не стыдно в любую виллу поставить. Хоть в Швеции, как сказал Боб, и нет вилл: дурным тоном это считается, признаком воровства. Едешь и едешь по Швеции, и сплошь скромные деревянные домики, оставшиеся им к тому же от предков. И им это в самый раз. Это наши стараются, для своих вилл - чтобы шведская печка у них стояла.
Горе просто! А как волновался-то Боб, готовился! Носки-то, может, оказались и в тон, но вот мы оказались "не в тон". Вечером разбрелись по номерам. Часов в девять я позвонил ему. Боялся - вдруг он опять устроит побоище в кабаке, как тогда, когда мы с ним из Африки добирались. "Ура, мы ломим! Гнутся шведы"?
- ...Алло, - тихий, словно не его голос ответил.
Теперь еще миллионер у меня на руках!
- Ну как настроение? - бодро произнес я. - Может, того?..
- А, это ты, - произнес он тускло. - А я думал, это бляди опять.
Да, с этим здесь хорошо.
И накануне всю ночь звонили без передыху - но тогда мы волновались, готовились, сочиняли доклад. "Плакала Саша, как лес вырубали!" - с этого Боб, по моему совету, сообщение начинал. А мое эссе "Сучья" и не дослушали даже! Так что той ночью не до этих было. А теперь уже не до них! Только мы с ним пожелали друг другу спокойной ночи - сразу звонок.
- Можно к вам зайти?
- А вы кто?
- А я Люба. - (Смешок.) - Любовь.
Любовь нечаянно нагрянет! И некстати, как всегда. Была уже у меня любовь - теперь надо разбираться с ней в нервной клинике.
- Извини, Люба. Нет настроения, - в трубку сказал.
- Так, может, появится? - Снова какой-то странный смешок.
Марихуаны, что ль, накурилась?
- Нет! - Я злобно кинул трубку.
Тут же - снова звонок. Выходит, не обиделась? Или - то новая уже, еще не обиженная?
- Алло.
- Ты чего там? - Голос женский, но грубый. - Залупаешься? Сейчас огребешь!
Выселять будут? Или так убьют? Трубку повесил. Снова звонок!.. Соглашаться? Представил вдруг, как Нонна лежит, в душном пенале.
Стал розетку искать, чтобы выдернуть. Но где же она? Столом, умники, задвинули. Встав на колени, яростно дергал стол. На третий дерг он вдруг поддался легко и чмокнул прямо углом мне в зубы. Сразу кинул туда язык... Шатается! Во, плата за честь - переднего зуба лишился! Но выдернул провод, как герой-связист! Укутал зуб в кошелек. И задремал спокойно. Пусть теперь только сунутся! Зуб за зуб!
Раньше бы обязательно вляпался в историю!
В чем сила несчастья - начисто выжигает всю дрянь.
Из Москвы не могли выбраться три часа, на выезде - пробки. Работают сотни машин, воздух аж сизый от бензина! Вздыхали с Бобом. Мы тоже, увы, вносим свою грязную лепту. Но мы хоть пытались что-то изменить!
Вырвались наконец на простор. Чуть вздохнули. Перелески, холмы. Ныряли с горы на гору, и наш железный коняга сзади ржал.
Ничего! Пока мы его тащим - а там, глядишь, он нас повезет!
- А денег я тебе все равно дам! - произнес Боб упрямо.
...Впервые заметил вдруг, что в больницу как-то уверенно иду. В одной из первых бесед доктор Стас высказал мнение, что нет у меня "морального веса", чтобы Нонну спасти. Есть у меня моральный вес! И к тому же материальный! - пощупал карман.
Переобулся у входа в тапочки, повесил пальто, не спеша по коридору пошел. Самодовольно дыркой от зуба что-то насвистывал. Ранение как-никак! Стас с удивлением на меня посмотрел: так я еще тут не ходил. Я поклонился спокойно. "Зайдите... попозже", - Стас пролепетал. Я кивнул с достоинством. Хорошо с весом-то!
Глава 12
И дальше по коридору пошел. "Сколько можно белье вам менять?" кому-то нянечка кричала. Тепло. Уютно. Последнее, в общем-то, на земле место, где ты еще можешь достойно себя показать. Не устраивать скандалов мол, я не такой, как все! - а достойно все это принять. Чтоб сопалатники сказали: "Нормальный был мужик!"
Помню, когда я лежал... пошел однажды в туалет. Окна белым закрашены. На подоконнике больничные банки с намалеванными номерами. Посередине почему-то стремянка стоит. Мужики возле нее толкутся, как у стойки бара, на ступени ставят баночки-пепельницы. Дым - не продохнуть. Но тут дым как проявление их последней радости принимается. Последний уют. "Накурили, черти! - нянечка заглянула. - Поспелов! Ты тут?" Маленький, скособоченный мужичок неторопливо окурок о стремянку загасил, положил в баночку. Знал он, что это последний его окурок? Наверное, знал. "Тут я", - спокойно ответил. "Что тебя черти носят? На операцию иди!" - "Ну что, Поспелов? Поспел?" сосед его усмехнулся. "Точно", - Поспелов сказал. И просто, обыденно вышел. И больше уже никогда никуда не входил. Нормальный был мужик! Такими, впрочем, полна курилка. В том числе и тут - из приоткрывшейся двери вместе с клубами дыма вырвался оживленный гвалт. Словно не больница, а дом отдыха.
Дальше - треск бильярдных шаров, стук костяшек домино.