Вообще выгнать нас хотели - "санитарный час"! "Санитарный час" нам, окровавленным, был нужен, но выгоняли нас. Спасибо, Нонна нас выручила, сказала радостно: "Это со мной!" Неужто счастье ее не сработает больше?
От меня зависит - сколько сил вложу. Сколько наших слов вспомню!
Глава 10
Перед рассветом - самый тревожный сон. Или просто - самый запоминающийся? А этот сон, который я вижу сейчас, тревожит еще и своей повторяемостью. Может, и вправду что-то значит он, если так упорно приходит? Мы - в другой квартире. То ли я так глупо обменял, то ли мы вынуждены были переселиться. Смертельная тоска! Во сне я просыпаюсь, выныриваю из глухой темноты и вижу перед глазами чужие, аляповато-нищенские обои, которые теперь - с отчаянием понимаю - мои. Стенка кривая, пузатая, явно - картонная, в лучшем случае - фанерная, делит жизнь на клетушки. К тому же, я чувствую, не все клетушки - мои. Кто-то - так ясно, словно перегородок нет, - включает, выключает дребезжащее радио, кто-то надсадно кашляет - бедная, убогая жизнь. Как же я так вляпался? Ведь вроде бы поднялся куда-то в процессе жизни?.. Упал? С отчаянием вспоминаю прежние наши светлые, достающие до высокого потолка окна... счастливчик - раньше каждое утро видел их, просыпаясь! Теперь, открываю глаза, - какой-то мутный "бычий пузырь" вместо окошка, приплюснутый низким серым, неровным потолком. Городские трущобы. Это не новостройки даже - там гораздо радостней и светлей. Это - столетний центр убожества, несчастий и нищеты. И все правильно, понимаю я, - это убежище соответствует нашей жизни - жизни нищих стариков, им так и положено жить, в соседстве и постоянных бессильных ссорах с такими же, как они. Прежняя красивая квартира - и, может быть, даже красивее, чем была, - появится только в грезах перед рассветом. А вот пузатая эта, залосненная чьими-то грязными головами стенка - теперешняя твоя реальность, и сколько ни таращь глаза (мол, может, ты не совсем еще проснулся...) - вот! Надо шаркать на кухню с кривым кафельным полом, нелепой дровяной плитой, множеством столиков по углам, накрытых чужими пахучими клеенками. Реальность. Грезить о прежней просторной квартире перестань: ты потерял ее безвозвратно. Вот проснешься окончательно, освежишь себя из медного крана на кухне - и, может быть, вспомнишь, как ты все потерял, в том числе и последнее - любимую квартиру, где ты был счастлив когда-то. А теперь что ж - какое счастье, такая и квартира. Вставай. Нет, еще немножко погрезить, будто я там, в прежнем любимом доме. Вот бы проснуться однажды там! Я тыкаю в стенку перед глазами, фанера пружинит. Все? Я с отчаянием зажмуриваюсь... медленно развожу веки... О, счастье! Брезжут прежние высокие окна. Неужели я по-настоящему просыпаюсь? Здесь? Распахиваю глаза... Да! Лежу счастливый, но обессиленный. И где-то с краю еще тревога - может, еще проснешься там и не вырвешься. Будь начеку. Но пока - о, блаженство! - еще хватает сил просыпаться здесь.
Лежу плашмя, наполняясь звуками счастья. Вот отец шаркает по коридору, шарканье обрывается, наступает пауза. Остановился у двери, склонил сюда свой огромный лысый "котел" и, отчаянно жмурясь, вглядывается: на месте ли я, не загулял ли? С вами загуляешь! Тут я, тут. Но полежу в блаженстве еще - в последние годы оно только и есть, пока не встанешь.
Сейчас Нонна на кухне забрякает... Тишина. Не забрякает! Но, может, вернется и это, раз "квартира вернулась"? Прежней ее даже и в больнице уже нет! Прежней она лишь здесь может стать. А там? Там вылепят нечто "для отчета", а не для меня.
Работай. Вставай.
Отец прервал лирические размышления мои резкой трелью в штанах. Пр-р-равильная р-р-реакция! Раздраженно зашаркал дальше по коридору. Щелкнул выключатель. Потом - щеколда. Значит, можно лежать еще минимум полчаса.
Отец там капитально устроился. К этому делу, как и ко всему прочему, подходит азартно, напористо, обстоятельно. Глубокий научный подход. И торопить его там, дергать дверь - в высшей степени бестактно!
Щеколда наконец отщелкнулась. Вперед!
Глава 11
- ...Что это за возраст такой? - вещал батя. - В шестьдесят я еще был... конь! Волгу переплывал!
Зазвонил телефон. Боб!
- В Москву едем.
- Как?!
- Бабки нужны тебе?
Все-таки хочет капитализм меня схавать, загубить мое дарование! Это хорошо.
- Что делаем? - я поинтересовался.
- Сучья будем втюхивать. В смысле - таблетки уже, из опилок спрессованные. Отлично горят!
- Там это что... экологическая комиссия опять собирается?
- Ну.
- Когда едем?
- Через сорок минут.
Вот это ритм!
- Извини, отец! - (Пшенной кашей его кормил). - В сберкассу не могу сегодня с тобой пойти. Срочно уезжаю.
- Ну? Куда? - удивился и даже обрадовался, похоже, больше меня.
- Ты уж как-нибудь тут... Ладно? - Я озабоченно несколько раз дверь холодильника открыл и захлопнул.
- Ладно, ладно. Езжай! - махнул своей огромной ладонью.
- Если Нонна будет звонить, - пробормотал (что сейчас с ней там, лучше не думать), - ...скажи, я в Москве, скоро приеду.
И у меня, выходит, бывают дела!
- Езжай, езжай! Все тут будет в порядке, - почему-то подмигнул. Радость его и мне передалась. Вернусь - возьмусь!
Боб забибикал внизу.
- О! Вот это машина! - отец одобрил. - Я в такой точно ездил по полям.
Ну, не совсем, конечно. Ну - пусть.
- Бывай, батя! - Мы обнялись. Молодец Боб: и наши с отцом отношения взбодрил.
Смена ужасов - лучший отдых! Я спустился. И с Бобом обнялись тоже раз уж такая пьянка пошла! Я поднял взгляд - батя сияющим кумполом светился в окошке.
- Кто это?
- Батя мой. - Я помахал ему, он ответил.
- Ну? - Боб глянул с удивлением, но почему-то на меня. - Ладно, все. Хоп! - Он поставил в кабину ногу, и тут вдруг из флигеля донеслось ржанье.
- Что это? - застыл Боб.
- Да... тут, - произнес я нетерпеливо.
- Ну, хоп! - Он закинул себя в машину, я уселся с другой стороны.
Вместе хлопнули дверцами. И - рванули. Брякнули люком.
- Тут сейчас заедем еще - печку подцепим! - крикнул он мне, когда мы проезжали под аркой.
Печка на колдобинах издавала дребезжанье, похожее на ржанье, и с торчащей спереди изогнутой самоварной трубой походила на железного коня с раздутым брюхом.
Боб то и дело влюбленно оглядывался, особенно когда "ржанье" становилось нестерпимым - но то для меня, а не для хозяина.
В промежутках он поглядывал еще на мешки, сваленные на заднем сиденье, дробленые сучья, спрессованные в таблетки, похожие на игральные шашки. Выиграем ли? Конечно, хотелось бы попросить Боба пореже оглядываться, ведь все-таки едем через трудные места, нерегулируемые перекрестки, где надо глядеть в оба! Но - если страсть!.. Других лирических порывов, кроме любви к печке, не наблюдалось у нас. Даже когда проезжали родные его места, Боб разве что на минуту тормознул - справить нужду. От струек шел пар, лопухи с бордовым отливом, трепеща, что-то лопотали. Долина казалась пустой, строения любимого его хутора - безжизненными. Амазонки в вуалях не скакали к нам. Все, видно, в город подались, под руководящую длань Александра Невского. Горизонт окаймлял лес, сплошь уже черный, лишь кое-где взблескивали березки, как седые волоски. Вот мельница. Она уж развалилась. Быстро это у нас. Когда ехали в прошлый раз, она почти целой казалась... В промежутке целая грустная жизнь прошла.
- Ты небось поливаешь меня? - вдруг произнес Боб.
Я чуть буквально его не понял, в испуге отдернул струю.
- В каком смысле? - пробормотал я.
- Ну, в смысле - в своих сочинениях? "Новый русский", тупой?
- Да нет, - сконфуженно произнес я.
Еще и не приступал, если честно.