К своей подружке Лидке пошла, где за бутылкой они все проблемы решали, не минуя и мировых. А уж эту-то! "Тьфу!" - как Нонна небрежно отметила. Муж Лидки грузин был, художник, и у них там постоянно "князья" паслись, которые "все могут"! Ночью пришла. "Дунувшая", естественно. Но на это я уже сквозь пальцы смотрел. Главное - радостная. "Сде-вава!" - шутливо произнесла и голубой листок на стол шмякнула. Я поднял его, глянул - и помутилось в голове. Все буквы на нем - и напечатанные, и написанные от руки - были грузинские, этакие веселые извилистые червячки! А где же фамилия-то ее? Та-ак. Фамилия-то как раз по-русски, но явно на месте вытравленной, другой... Ювелирная работа! С таким бюллетенем надо прямо в тюрьму. "Ну, если посадят меня, Венечка... то, может, тебе тоже в ту тюрьму устроиться кем-нибудь?" - хихикнула, ладошкой губы пришлепнула, вытаращила веселые глазки. Неужто сажают и таких? "Нисяво-о-о!" - бодро утром сказала. Где же - "нисяво"? Уставать я уже стал от ее бодрости: ночь не спал. Раньше и я был веселый, но всю веселость она себе забрала, мне только ужас оставила - вполне обоснованный, надо сказать. Вернулась - радостная. И опять же - поддавшая. Но тогда мы пили не просто так - победы отмечали.
"Ну что?" На работу придя, сразу же собрала в курилке за цехом совещание, своих подружек и корешей, таких же бездельников, как она, на их бурную поддержку надеясь... но и из них никто в восторг от ее бюллетеня не пришел. Наоборот, старались зловещий этот листок скорее другому передать и быстро он опять в ручонках у нее оказался. И все ушли. И осталась она одна, с этим листочком в дрожащих руках. И тут, на беду свою, зашел в ту курилку у сборочного цеха молодой, перспективный парторг. Покурить с массами, о проблемах узнать, потом смело их на собрание вынести! Время было - лихие шестидесятые. Но такого - не ожидал. Нонна, хабарик отбросив, к нему кинулась: "Что вы посоветуете? К вам одному могу обратиться!" - сунула бюллетень. Тот взял листок, посмотрел, покачнулся и, прошептав побелевшими губами: "Я этого не читал", - быстро вышел. Тогда она, на рабочее место не заходя, пошла в отдел кадров и отдала бюллетень. Через час примерно звонок: "Зайдите!" Дружки проводили ее, дали клюкнуть. Смело вошла! - этакая Жанна д'Арк. "Вот что, Нонночка, - всесильная Алла Авдеевна сказала, - больше не делай так. И никому, слышишь, не рассказывай!" - "Куда... идти?" - Нонна пролепетала. "На рабочее место", - Алла Авдеевна улыбнулась вдруг. И все к ней так относились - именно ей демонстрировали свою доброту, - мол, и мы тоже люди. Умело провоцировала она на то своей как бы слабостью и растерянностью - на грани нахальства, и это сочетание веселило всех. Парторг, встречая в столовой ее, лихо подмигивал: "Мы знаем с тобой одну вещь!" И ему приятно было - себя лихим ощущать. Время такое было. И вроде как с ее легкой руки парторг резко пошел в гору, стал смело везде выступать, "лихие шестидесятые" все выше его несли. В конце концов оказался в Москве, крупным деятелем шоу-бизнеса, но звонил и оттуда - Нонну своей "крестной матерью" считал. Очарован был. Парторг Очарованный. "Ну как вы там, все гуляете?" - по телефону кричал. И никаких других версий не принимал - только эту. И даже когда я в последние годы пытался робко говорить ему, что не все у нас так уж складно, хохотал: "Да вы везде свое возьмете!" Парторг верил в нас.
А я-то - верю, нет? Словами в основном наша жизнь держалась - событий радостных не было уже давно.
Приходя, заставал ее пьяной, озлобленной. Душу мне рвала, ночи не спал. Но утром - успокаивал себя. Все равно разговор надо вести к примирению - так лучше сразу сделать мир, правильными словами.
- Ты чего это? - добродушно спрашивал.
- Поддамши, что ли, вчера была?
Правильное, мне кажется, находил слово: "поддамши" - это гораздо лучше, чем "пьяна".
- Я?! Поддамши? - весело восклицала. - Никогда!
Чуяла уже, что скандала не будет.
- Ну, не поддамши... Выпимши. Было такое?
- Я? Выпимши? - Она веселела все больше. - Да вы что, гражданин?
- Ну... клюкнувши-то была? - Я глядел на нее уже совсем влюбленно.
- Клюкнувши? - добродушно задумывалась, оттопырив губу. - Странно... насмешливо глянула на себя в зеркало. - А мне казалось, я была так чис-та!
На словах и держались. На наших. На моих.
За темным окном маршрутки снег повалил. Сплошной - как тогда... когда я у Эрмитажа молился. Молитва и сейчас продолжается... молитва длиною в жизнь.
Шел от ограды через сад, и вдруг из тьмы в круглый свет фонаря выскользнула собачка. Вытянув усатую мордочку по земле, закатывая черные глазки, она смотрела на меня снизу вверх, но не подобострастно, а как-то лукаво. Хвостик ее мотался влево-вправо, почти как снегоочиститель. Ее, что ли, собачка? - вдруг осенило меня. Реализованный ее бред? Ну молодец, молодец, собачка! И она - молодец. Реализовала-таки свою собачку! А если ее на это хватило - то, может, восстановим и жизнь?
Смелое предположение! Ну а вдруг?
Я протянул пряничек, но она, вздохнув, покачала усатой головкой и перевернулась голым животиком вверх, требуя ласки. Прихотлива, как хозяйка ее! Если это и бред, то бред симпатичный.
Улыбаясь, я поднимался по лестнице. Навстречу мне кто-то бежал вниз. Я посторонился и узнал Настю. Увидел слезы на ее лице.
- Ну... что там? - произнес я бодро.
Настя лишь махнула рукой, сбежала вниз и хлопнула дверью.
Не может быть! Не может быть ничего плохого, раз я только хорошее вспоминал!
Заклинатель змей, смертельно ужаленный! Пигмалион-реаниматор!
Я рванул вверх по лестнице.
Ворвался в палату, в затхлый пенальчик... и, с наслаждением вдохнув сладковатый от лекарств воздух (третье дыхание!), опустился на стул. Слава тебе, господи! Все тихо! Вот, оказывается, где самое острое счастье-то бывает!
Нонна, распластанная, лежала. Откинута тонкая ручонка с синеватыми венами, от нее трубочка поднимается к стойке с баллоном. "Под капельницей".
- Венчик! - тем не менее она радостно произнесла, приподняв головку.
- Лежите! - молоденькая сестричка воскликнула. Улыбнулась мне: - И так у нее сосуды тонкие, трудно попасть.
"У меня руки тон-кия!" - помню, Нонна так говорила. Для больницы это, конечно, проблема.
- Спасибо вам! - сестричке сказал.
- Венчик! - Нонна, похоже, довольно бодро себя чувствовала, несмотря на иглу в руке. - У меня к тебе просьба. Убери тарелки, пожалуйста, что у меня тут... скопились. - Она виновато глянула на даму-соседку. Услышав такую речь, та любезно со мной раскланялась. Идут, вижу, дела!
- Сделаем! - стал составлять тарелки.
Вот уж не думал раньше, что счастье - за всю жизнь самое острое - в больничной палате меня ждет! Единственное уже место на земле, где именно я конкретно нужен! И даже - незаменим! В других уже всех местах - например, в вагоне с виагрой - кем угодно я заменим. А тут - единственный, кто сделает все... чем другие брезгуют. Только я могу! И абсолютно, кстати, не брезгую. Котлеты, кстати, делись куда-то с тарелок. Собачка? Лишь присохшие макароны остались - а это вообще ерунда!
Пошел. Побежал почти. С пирамидой тарелок - к туалетам. Тут мелькнула смешная мысль: может, с ее тарелками надо в женский? Да нет, все равно надо в мужской! - усмехнулся. Вот уж не чаял никогда, что возле больничных туалетов радоваться буду! Но не припомню, где в последнее время такое счастье испытал. На поправку идут дела! И какие люди тут чудесные - ту же молодую сестричку взять или соседку, интеллигентную даму. Понимает все, деликатно сочувствует. Тут же из туалета вышел старичок, увидел меня, радостно засуетился, дверь придерживал, пока я с тарелками входил.