- Ей уже слышались голоса. Теперь добавились зрительные галлюцинации. Все это время она уверена была, что ты не во Франции, а в окошке напротив сидишь! Видела там тебя!
- Да... От такого варианта, особенно по сравнению с Парижем, в восторг не могу прийти. Насколько я знаю - там нежилой фонд?
Пытался еще удержаться за легкомысленный тон. Может, так все оно и рассосется?
- Ее надо срочно в больницу! Пока... разрушения личности, как я надеюсь, обратимы еще!
- В больницу? В... эту?
- Ну а в какую еще?
Наслаждается своей решительностью? А ты со своей мягкостью куда все привел? Настя права - с каждой неделей тут хуже. И - тебя за это надо благодарить. Ее в ту клинику определили еще когда? Но ты - проявил мягкость. Зато - целое лето ей подарил. Подзагорела, окрепла. И?
- Да. Ты, пожалуй, права. Надо подумать.
- Не думать надо, а действовать. Ты помнишь - там мой приятель работает, Стас Николаев? Он ждет. У тебя есть его телефон?
- Но сейчас-то, наверно, он спит? - пытался все же концовку смягчить улыбкой.
- Ну, сейчас, может, и спит. - Дочурка наконец-то смягчилась, улыбнулась. - Но завтра утром ты ему позвони.
- Слушаюсь! - вытянулся у аппарата. Аккуратненько трубку положил. Потом на жену поглядел, мирно спящую. Ну просто ангел. Так бы и всегда!
Конечно, все мои поблажки ей губительны - но с другой стороны, кроме этих поблажек, какие еще радости жизни остались у нее? Бутылки, по углам запрятанные? В них давно уже не праздник, а чистый ужас разлит. А праздник - лишь я могу ей устроить. Чем-то надо радовать ее? Показывать, что жизнь еще не кончена?
Этой весной у нее глюки начались - стала слышать вдруг, как я разговариваю под нашей аркой, причем - с бабой. И о любви! Странное вообще место для подобных дел - под нашими окнами... Но ей - удобнее так. Да и дело вообще-то малопочтенное, учитывая возраст наш: за шестьдесят! Бреду, увы, не прикажешь! Встречала слезами меня:
- Ну что?.. Наговорился?
- Ну слушай... Ни с кем я не говорил!
Галлюцинации - убедительней жизни. По ночам разговоры мои слышала, даже когда я рядом с ней спал. Это ей несущественным уже казалось: притворяется! В конце концов появился этот Стас Николаев, Настин дружок. Приговор произнес: немедленно! Пока еще можно те голоса заглушить.
Сходили тогда с ней на собеседование, в дом скорби. Печальное зрелище. Вышли - пока?
- По-моему, нормально, - бодро заговорил я, - и врачи люди приятные, и... обитатели мне, в общем, понравились. Видела - там один по мобильнику говорил? Привилегированное местечко!
Не разделяла мой восторг, слезы глотала.
Потом был последний день перед ее уходом. Собирались вяло. Главное, не сказать бы - "сбираться"... как говорила ее мать... что как раз в подобном заведении дни закончила. И тут мне Саша Рубашкин позвонил, прямо из Литфонда, сказал, что дача освобождается и что если я приду сразу, то она моя! Сбегал, вернулся.
- Порядок! - жене бодро сказал. - Сходишь на месяцок в больницу, а оттуда - на дачу. Запахи!.. представляешь? Все лето там проживем!
В слезках на ее ресницах засверкали огоньки. Обрадовалась.
- Давай, - расщедрился я, - на рынок сейчас с тобой сходим, одежду на лето купим тебе.
- Давай! - радостно встала. Как легко праздник-то ей устроить!
А когда летние свои увидит одежды!.. легче ей будет уже в больницу идти. Представлять уже можно, в чем она станет по заливу гулять!
На Апраксин рынок ее повел, где, раскинувшись на раскладушках, сиял и пах секонд хэнд. Вполне удачные вещи попадались там!.. особенно для дачи. А в тот день нам особенно везло, отличную летнюю одежку мы ей нашли - легкое платье цвета хаки, белые шорты, сандалии с веревочной подошвой. Хоть сейчас на курорт! Неужто это Бог нам с насмешкой подал перед заточением ее в темницу? Не может быть.
Было тепло, с луж на асфальте пар поднимался и поднимал наш дух. Умели в счастье жить, пропуская беды, забывая про них... а что, если попробовать еще раз? Ведь явный шанс нам подкидывают - даже глупый поймет. Остановились вдруг, глянули в глаза. Совпадение полное. Поняли, ничего еще не сказав.
- А можно я не пойду в больницу, а? - проговорила она. - Я справлюсь, справлюсь! Честно говорю! - для убедительности кивала продолговатой своей головкой.
Я смотрел на нее. Так легко сделать ее сейчас счастливой, неужто я скажу - "нет"? Что думать тут? Теплая площадь с паром над лужами - или затхлый больничный коридор?
- А давай! - махнул рукой я.
Неприятности никуда не денутся - а пока... Мы поцеловались. Стояли, счастливые, в теплом пару. Что - лучше бы этого не было? Ну уж нет! Только это и запоминается в жизни. А что всех нас ждет печальная участь - ясно и так. Но лучше - не сразу! И лето - жаркое вышло, и она действительно не пила, и все вокруг на дачах любили ее, часа два в магазин ходила - у всех калиток останавливали ее. Летний рай.
Но сейчас-то уже осень. Все беды вернулись. И тоже, выходит, окрепли? Раньше она голоса только слышала - теперь добавился видеоряд. Теперь она меня еще видит, напротив в окне, в какой-то "мыльной опере", в запутанных отношениях. Якобы я сижу с какой-то бабой на подоконнике (отличное место!) и восклицаю, хватаясь за виски: "Это ужасно, ужасно!" Я?! Хоть бы книги мои уважила: где-нибудь у меня написана подобная чушь? Двадцать книг выпущено, и такого - нигде! Наплевать ей теперь на это. У бреда - свой вкус, и чем хуже, тем лучше, тем чаще можно водку хлестать!.. Но было же - лето? Или я и с этим был не прав? Может, ее бы уже вылечили? А это мы проверим сейчас. Осень - время тоскливое, можно и в больницу пойти. А может, утром опять выход придумается, как тогда? Но тогда - лето начиналось. А теперь кончилось. Дождь по железу гремит. Встал, на кухню пошел. Пока чисто поле боя, надо диверсию совершить какую-нибудь. Заглянул в ее шкафчик, в углу. Батарея бутылок. Последняя - чуть начатая. С отчаянием в умывальник вылил ее. Вот так вот! И шкафчик к холодильнику придвинул, чтоб дверку не открыть.
Слишком часто идет этот сон, и всегда почему-то поутру. Что я обменялся почему-то на другую квартиру и просыпаюсь - явственно просыпаюсь - в унылой, другой. Вместо своих высоких окон с отчаянием вижу перед собою какие-то мутные "бычьи пузыри", за тощими стенками с драными обоями слышу соседей: кто-то кран на общей кухне открыл, радио дребезжит... Одно ясно это из-за нее, связано с нею. Беда - она затопляет все, прежнего не оставляет. Долгое отчаяние. И удивительная достоверность. Сдираю клочки обоев, от них - сухое белое облачко, собираю острые куски отлупившейся белой краски меж окнами. Это не сон! И последним усилием как-то выдергиваю себя оттуда, пролетаю через какую-то тьму и открываю глаза. Высокие сводчатые окна, красивый потолок. Господи - я дома у себя! Какое счастье! Значит, беда только маячит, но еще не пришла. Счастливое это пробужденье подарено еще раз. Сладкое оцепенение, наполнение сначала звуками нашего двора - тихого, солнечного, высокого. И первый - я уже привык - звук: поскребыванье какой-то пустой коробочки по шершавому асфальту, кто-то осторожно ее волокет - сам примерно такого же размера, как и она. Алчный карлик - так я его назвал. Звук этот не нарушает тишину, наоборот, как-то ее подчеркивает, обрисовывает ее своды, размеры двора. И после этого опять тишина, самая сладкая, самая драгоценная - до первого гулкого хлопка автомобильной дверцы. Столько счастья - а я еще не вставал. Вот бы и дальше так день пошел! С этой мечтой я обычно задремываю, и следующие звуки блаженства - мерное поскрипывание пола в коридоре под шагами отца, тихое, деликатное бряканье посуды на кухне: жена уже что-то делает...