Озабоченно сморщась, отец увлеченно рванулся туда - еле я изловил его на краю провала, вывел на правильный путь. Тоже уже легкий стал, почти как Нонна, - но в каждом еще уйма страстей, порой безумных! Так что твои страсти, если они у тебя остались, задвинь и забудь!
Особенно рвали меня мои ближние, когда ступили мы на твердую почву, вылезли в Александровский сад. Тут, на садовых дорожках, каждый мог показать, на что способен, - отец ступал медленно, вдумчиво, время от времени, как истинный натуралист, вдруг цепко хватал желтый лист на ветке, подтягивал к глазам, потом вдруг резко отпускал ветвь, чем-то недовольный; Нонна резко убегала вперед, рассыпая на ветру искры с сигареты, потом разгневанно прибегала назад, кидала взгляды: сколько будет еще длиться эта пытка? Лишь я, умиротворенный, шел абсолютно счастливый: что может быть лучше прогулки золотой осенью в чудном старом саду! Только вот Адмиралтейство, включая шпиль и "кораблик негасимый" на нем, почему-то заколотили фанерой, что-то там делают.
- Да-а, - горестно вздохнул отец, взирая на это.
Я, что ли, тут виноват? Упрек явно мне предназначен!.. Но все равно не бессмысленная прогулка: хоть какой-то живой румянец появился у них. Я, правда, в результате молчаливым осуждением был награжден: домой шли не разговаривая, так и вошли. Мое терпение, кстати, тоже не безгранично: как бы я кого-то не осудил!
- Ну что - жрать подавать? - произнесла она уже вполне злобно.
- Да! - рявкнул я, не сдержав себя, и ушел в кабинет - зафиксировать эту выдающуюся прогулку: кому еще на свете удастся такое совершить?
Был прерван громким бряканьем посуды, слегка, мне кажется, раздраженным. Прежнее ее звонкое, радостное: "Все гэ!" - отошло, видимо, вместе с нашим счастьем! А ты, сволочь, все пишешь, все записываешь и за это надеешься бабки получить?!. Ну а на что же еще надеяться?
- Иди, - отрывисто бросила она, мелькнув в дверях.
От такого приглашения аппетит как-то пропал - отца надо более радушно пригласить: найти силы.
Вошел в тесную комнатушку его (надо признать, тут Нонна права, довольно плохо проветренную), положил руку ему на плечо. Он своей лапой (гораздо больше моей) прикрыл мою, слегка сжал. Сочувствует?
- Пойдем поедим... что ли! - проговорил я.
Отчаянному моему "что ли" вскользь усмехнулся: понимает все. А еще бы ему не понимать, раз он в самой гуще стоит!.. а за эту его мнимую отстраненность я благодарен, надо сказать: не хватает еще, чтобы и он рвал душу, как я, от чего ужасы бы только удвоились. Пусть отдыхает, якобы в стороне. С небольшим усилием он поднялся, и мы пошли унылой чередой по коридору на кухню.
Нонна стукнула тарелкой перед отцом - явно уже не дружественно. Повторяется! К обеду силы ее абсолютно кончаются - побеждает Зеленый змий. Глаза ее подозрительно блестят - хотя что тут подозрительного? Все ясно, наоборот! Дверки "заветного шкафчика" приоткрыты. Все-таки умудрилась забраться туда? Но я же собственноручно все вылил! Значит, не все?.. А, пропади оно пропадом! Есть же у жизни конец? Вот он и глянул. И спокойно это прими по возможности - это, говорят, гораздо хуже бывает. А тут тихо-мирно, все свои!.. Вот то-то и обидно, что от своих гибель пришла! Но, наверное, чаще так и бывает - посторонних хлопотно привлекать. Все верно.
Неприятная, надо сказать, у отца привычка: сгибаться, сморщившись, над тарелкой и глядеть на содержимое так, словно какашку тут ему подали, а не еду! Не понимает, что Нонна на срыве, не обязательно тут претензии предъявлять! Хозяйство так все равно не поднимешь, а ее можно в больничку загнать... Хотя этого вроде все равно не избежать.
Поковырялся отец - и брезгливо, величественно тарелку отодвинул: царственный жест!
Солнце сделало круг и кухню озаряло сейчас отраженным светом от окон напротив.
- Не будешь? - Нонна произнесла.
- Не-а! - как-то даже легкомысленно ответил отец.
Нонна смотрела на него налитыми своими глазами, потом взяла тарелку, повернулась с ней к мусорному ведру: недружественный жест!
- Постой! - вскричал я. - Зачем же выбрасывать?
- Ты, что ли, доешь? - проговорила она презрительно.
Да. Я доем! Доем, выблюю - и снова доем! Она злобно сгребла зеленые шарики с отцовой тарелки на мою. У меня и своих хватало. Да-а. Я повел носом, стараясь незаметно... Да-а. Пахнет так, как порой в комнате отца перед проветриванием. Не та ли это долма (фарш в виноградных листьях), что я перед Парижем купил? Долма допарижская! Может, она в холодильнике держала ее? Да нет. Судя по запаху - вне! Холодильник ей нужен для более важных дел! Помню, она перед отъездом как раз потчевала меня этим - кстати, еще враждебнее, чем сейчас. Сберегла, стало быть, и враждебность, и долму. Лишь долму слегка подгноила - и вот теперь подает.
"Ты, Нонна, гений гниений!" - весело говорил ей, пока было еще веселье. Но сейчас комплимент этот удержал при себе: нечего баловать ее - и так разбаловалась!
Молча стал есть. Из пищевода пошла встречная волна - но я властно ее подавил, пропихнув две долмы, потом еще и еще! Есть источник раздражения уничтожим его! Оставим чистый стол - и никаких раздражений! Улыбка легкой отрыжкой перекривилась, но взял себя в руки, улыбкою ослепил.
- Кончилась? Жалко. А ты что ж не ешь?
- Не хочу! - она ответила мрачно.
Если это отравление - то слишком грубо обставленное. Впрочем, тонкости давно уже не волнуют ее.
Отец еще посидел, тронул своей большой ладонью чайник, убедился, что он холоден как лед, и поднялся.
- Спасибо, Нонна, тебе! Будь здорова! - произнес он с едва заметной иронией.
- И тебе на здоровье! - с насмешкой более заметной отвечала она.
Когда-то этот ритуал держал нас так же, как "доброе утро" перед завтраком. Теперь все вкус отравы приобрело, как та долма, что я только что докушал. Батя хоть жизнь свою сберег, а я для сохранения мира в семье своей рискую, получив лишь насмешку бати и презрение жены.
Посидел, лучезарно улыбаясь. Нонна мрачные, нетерпеливые взгляды кидала - мешал я, видимо, тут какой-то созидательной деятельности!
- Ну, спасибо тебе! - Я наконец поднялся.
Ирония непрочитанной осталась - какие-то другие эмоции вызвал. Ушел.
За письменным столом сразу почуял легкое недомогание: по животу волны шли, снизу вверх, заканчиваясь во рту, где я гигантским усилием их тормозил. Они могли и подальше заканчиваться - в унитазе или, например, на полу, но я их удерживал, нанося, видимо, здоровью непоправимый вред. Организм хочет от чего-то избавиться, а я не даю: звуки рвоты, мне кажется, могут нарушить наш хрупкий покой! Потом появилось какое-то странное восприятие всего, словно я на все это, в том числе на себя, откуда-то издалеча, чуть не из космоса смотрю. Знакомое ощущение, еще с детства: такое было, когда я скарлатиной начал заболевать, едва не сведшей меня, кстати, в могилу. Пора? Тогда были вызваны врачи, что сейчас, я чувствую, неуместно. Зато - мгновенное решение всех проблем! Моих, во всяком случае. А они пусть свои решают.
Я, казалось мне, далеко улетел. Комната уже каким-то далеким воспоминанием казалась. И вдруг телефон зазвонил - далеко, глухо. Не может быть, что это меня! Такого давно уже в этой комнате нету. Но кто-то звонит и звонит. Все еще пытается дозвониться. Видно, любит меня. До трубки дотянулся. Рука моя страшно длинной показалась. Потом долго - наверное, час - трубку нес к своему уху. Точнее - к тому облаку, что осталось от моей головы.
- Алло! - Слово это, оказывается, помнил.
- Ты там спишь, что ли? - голос Кузи.
Ага, сплю. Вечным сном. Но - пришлось возвращаться. Вспомнил дальним краем сознания, что Кузя просто так не звонит.