Слово его теперь - на вес валюты. Стоит реинкарнироваться.
- Да нет. Слушаю тебя! - произнес я.
Кузя раньше довольно скромно стоял. Единственный его печатный труд брошюра "Гуси в Англии", но эти гуси неожиданно высоко его вознесли: член всяческих международных комиссий, определяющих, кого из наших брать на мировой уровень. В Париж, конечно, он своеобразно меня пригласил. Вместо себя. Аккурат одиннадцатого сентября мне позвонил, когда весь мир смотрел, как "боинги" в небоскребы врезаются. Но говорил так, словно он единственный в мире об этом не знал. Мол, не хочу ли я тут в Париж слетать. У него самого, к сожалению, "руки не доходят". А у меня как раз такое положение дома было... что руки за все хватались. Погибну? И хорошо! Вылетел. И вышло удачно. Другой возможности у меня не было в мировую элиту влететь, а так уже заторчал в их компьютерах... Если Кузя меня с корнем не вырвет.
А может, снова какая катастрофа, не дай бог, и он опять меня вместо себя посылает? Пушечное, точней, самолетное мясо? Но счас я и на это готов пойти!
- В Африку не хочешь слетать? - небрежно проговорил Кузя.
Я поглядел на мокрое царство за окном... Хочу ли я в Африку!
- Это в связи с Парижем, что ли? - уже как бывалый международный волк просек я.
- Ну! Компашка та же самая! - лихо произнес он. Будто мы с компашкой той лихо кутили. Этого не замечал. - Ну, там больше - этический будет уклон. Моральное осуждение нефти, загрязняющей не только физическую, но и духовную сферу. Расскажешь что-нибудь в масть.
Крупным международным экспертом становлюсь по этике и эстетике.
- Ясно! - усмехнулся я. - Какой-нибудь нефтяной магнат отмыться хочет нашими слезами.
- Точно! - хохотнул Кузя. - Умеешь ты это... влепить! Поэтому и ценю тебя. И посылаю.
А эти как останутся тут - без этики моей и эстетики?
- Вообще-то Африка меньше других, мне кажется, нефтью загрязнена, пробормотал я.
- Ну, - усмехнулся он, - тут этика захромала твоя. Неловко даже как-то. Тот, кто любит ездить в Париж, и в Африку должен любить ездить.
- Вообще-то да... А когда надо?
- Во вторник в Москве, в той же конторе. Вношу?
- Спасибо тебе.
Кормилец! Это я уже потом произнес, бросив трубку. Я еще за Париж его не поблагодарил (подарю ему Эйфелеву башню), а он мне уже Африку на подносе дает. На деньги, в Париже сэкономленные (как это ни кощунственно звучит), месяц можно прожить (не в Париже, разумеется), а на полном отказе от восточных нег и африканских страстей, глядишь, и перезимуем. А они тут пока помаются чуток. С голоду не умрут - денег оставлю. А дальше уж их дело. Если с ума окончательно не сходить - жить можно. К бате надо зайти. Вдохнуть бодрости. То ли самому вдохнуть, то ли вдохнуть в него. Вошел в его комнатку, снова руку ему на плечо положил. Он в этот раз как-то вяло прореагировал.
- Ладно, отец, - пробормотал я, - сейчас... Нонна немножко успокоится, и мы с тобой в харчевню какую-нибудь сходим поедим.
Батя похлопал теплой ладонью по моей руке. Тут вдруг распахнулась дверь и явилась Нонна: волосы растрепаны, глаза горят, выпяченная вперед челюсть крупно дрожит.
- Так, да? Для чего это я должна успокоиться? Что вы задумали тут?
Сейчас вцепится!
- Да Нонна, ты что? Ты и так спокойна. Ты не поняла. Просто хотим с отцом в какую-нибудь харчевню сходить. Раз ты есть не хочешь. А то я уезжаю скоро тут...
Мимоходом сообщил главное.
- ...надо, чтобы он на всякий случай знал... где подхарчиться. И все! - Я глянул весело.
- Когда ты уезжаешь? - пробормотала она, опускаясь на стул.
- Да через неделю примерно, - беззаботно сообщил я. - Продержитесь?
Нет ответа...
Так что же? Не ехать? А что же осталось мне? Сумасшедший дом? Альтернатива - могила. Еще одной порции протухшей долмы, как сегодня, не выдержу. Сомру. Перед глазами плывет все, двоится.
А так, может, спасусь?
Все! Захотят выжить - выживут. Денег оставлю им. Тут новая волна рвоты поднялась во мне. Печатая шаг, четко прошел в уборную, уверенно сблевал. С прежней жизнью покончено!
И вот настал вечер отъезда. За окнами - тьма. И лампочки светят тускло. На столе - французские сыры.
- ...Вот так, - заканчивал я тяжелую беседу. - Забыла фактически ты меня - какой я есть на самом деле. Не нужен я больше тебе... в конкретном виде!
- Да что ты, Веча! - Она подняла глаза. - Да я за тебя... кому хочешь горло перегрызу!
- ...Мне, например, - я усмехнулся.
- Да что ты, Веча! - закричала она.
Мы обнялись, и снова чьи-то слезы - то ли мои, то ли ее - щипали скулы.
Потом - уже из Москвы ей звонил.
- Ну как ты? - спросил.
- А я тут умираю, Венчик, - тихо произнесла.
- Ну-ну! - грозно пресек эти настроения.
Молчит. Плачет? Во как кончается жизнь.
- Так что... в Африку мне не ехать?
- Ну почему, Венчик? Ты поезжай! Если ты хочешь - ты поезжай!
"Хочешь" немножко не то слово.
- ...а я уж тут... - Снова умолкла.
- Отлично! Договорились! - на бодрой ноте закончил я.
А то если начнешь таять, растаешь до конца.
Глава 4
Когда я летал за границу в советские времена, рядом сидели только проверенные товарищи: вдумчивые, интеллигентные, многие - в очках, большинство - в бородках. Сейчас - с ужасом оглядел салон: какое-то ПТУ на взлете! Дикая публика. По-моему, даже не понимают, куда летят. Сосед мой, бритоголовый крепыш, посетив туалет, на место к себе пролез прямо по моим плечам, в грязных кроссовках.
- Э! А поаккуратней нельзя?
- А по рылу, батя? - сипло произнес он.
Да, трудно жить в новых условиях! Перед моим отъездом Кузя сказал:
- Там еще один тип от нас будет... Ну, ты поймешь!
Вроде я понял!
- ...ты постарайся как-то... уравновесить его!
Ну и работа пошла! Таких вот "уравновешивать"? "Уравновесишь" его! Вскоре он захрапел - и даже солнце Африки, ворвавшись в иллюминатор, не разбудило его: таким и солнце до фонаря.
Поэтому я был потрясен, когда в Каире, на пленарном заседании, посвященном альтернативному топливу, после того как я прочел свое эссе "Сучья" (как костер из сучьев под окнами больницы спас меня), тип этот кинулся ко мне:
- Во где встретились-то! Я ж тоже на сучьях торчу!
Потом нас на пирамиды возили - такая жара, что я только высунулся из автобуса кондиционированного - и обжегся буквально и сразу обратно залез. Смотрел через стекло, как полицейские в черном, с белыми нарукавниками гоняют какого-то всадника без лицензии, кидая камни в него. Тот ловко уворачивался, сползал набок с лошади (другую лошадь держа под уздцы), хватал с земли камни и в полицейских швырял. И одновременно к туристам подскакивал, предлагая их прокатить - под градом камней. Полицейские отступили вроде - потом вдруг на белых верблюдах появились, стали дикого того всадника теснить. Господи! - с тоской смотрел я на них: мало мне своих тревог, еще эти добавим?
Тут Боб, мой друг-крепыш, влез в автобус.
- Вообще какой-то отвязанный народ! - кивнул через окно на дикого всадника, который, прорвавшись через полицейских на верблюдах, пожилую японку на лошадь посадил. Коллеги наши послушно в пирамиду лезли, в гигантский этот гроб, а мы с Бобом снова вместе оказались, не захотели "гробиться". Ночью в притон какой-то пошли. Был там полумрак - а танец живота, дребезжа монетками на талии, исполнял почему-то мужик, что нам не понравилось.
Потом нас всех на море отвезли.
Утром лежал я перед отелем, на плотном песке, и глядел, как смуглый смотритель пляжа кормил ибисов (аистов по-нашему). Белого и черного. Как ангелы, они хлопали крыльями за его спиной, а он входил в прозрачную воду на тонких ногах (таких же почти, как у птиц) и, наткнув на крючок какую-то крошку, кидал леску, свернувшуюся кольцами, и почти сразу выдергивал.