– Хороший концерт был? – спросил сержант у стоявшего рядом солдата.
Солдат поднял большой палец и ответил:
– Во, концертик! Так давали! Умрешь!
Все повалили из кирхи. Поток подхватил сержанта и солдата и выплеснул их на весеннее солнце.
– Акробаты были? – спросил сержант.
– Нет, – ответил солдат. – Только пели и представляли. Но я тебе скажу, как пели! Умрешь!
– Ясно, – сказал сержант и пошел на кухню.
* * *
– Гутен морген, гутен таг! – сказал сержант повару. – Расход оставили?
– А как же? – ответил повар. – Что ж мы – совсем бездушные? Давай котелок.
Сержант протянул повару котелок и устало присел на ящик из-под американских консервов.
Повар оглянулся и негромко спросил сержанта:
– Шнапс тринкать будешь? Я тут у одной фрау такой шнапсик за сгущенку выменял!
Сержант на секунду задумался и ответил:
– Да нет. Спасибо. Мне еще в дивизию ехать.
Повар навалил сержанту полный котелок каши с мясом и сказал:
– Не хочешь, как хочешь – ходи голодный!
И повар оглушительно захохотал. Правда, он тут же оборвал хохот, подмигнул сержанту, сказал:
– Вась, а Вась... Я чего спросить тебя хотел...
– Валяй, – ответил сержант, запихивая в рот ложку с изрядной порцией каши.
Повар зыркнул глазами по сторонам, понизил голос и как «свойсвоего» спросил:
– Васька, это верно писаря болтают, что ты раньше в цирке работал?
Рот у сержанта был набит кашей и поэтому он не смог сразу ответить повару. А когда, наконец, проглотил, то посмотрел на повара честными, прямо-таки святыми глазами и сказал:
– Врут, черти. Делать нечего, вот они со скуки и врут.
И сержант снова запихнул огромную ложку каши в рот.
* * *
Окруженные офицерами артисты выходили из кирхи. Вокруг стояли солдаты и разглядывали артистов так, как всегда разглядывают артистов.
Четверо мужчин и шесть женщин в штатских москвошвеевских костюмах и платьях выходили из немецкой кирхи в окружении двухсот пропотевших, пропыленных солдатских гимнастерок.
Был конец войны, и каждая гимнастерка бренчала медалями на грязных потертых ленточках.
У старой певицы на длинном пиджаке с огромными ватными плечами был орден «Знак почета».
Тощий подполковник слегка отстал от группы и поманил к себе младшего лейтенанта.
– Ну-ка, начпрода сюда.
Младший лейтенант метнулся в толпу и позвал толстенького старшего лейтенанта, показывая на подполковника.
Старший лейтенант подскочил, откозырял.
– Надо бы банкетик артистам соорудить, – сказал подполковник. – По баночке тушенки на брата, сахару подбрось, спиртику по сто граммчиков. Что там еще у тебя есть?
– Так, товарищ подполковник, я уже предлагал ихней руководительнице, – зашептал на ходу старший лейтенант и показал на старую певицу. – Но они говорят, что им некогда. Им, вроде бы, через два часа уже в штабе дивизии быть нужно. У них там обратно концерт.
– Ну, сухим пайком выдай. Прояви инициативу. Еще раз предложи культурненько... Что за тебя замполит должен думать? – и подполковник сердито ускорил шаг.
– Слушаюсь!
Старший лейтенант обогнал всю группу, взял под козырек перед командиром полка и спросил:
– Товарищ полковник! Разрешите обратиться к товарищу артистке насчет банкета?
– Обращайтесь, – сказал полковник и вся группа остановилась.
– Я, конечно, извиняюсь, товарищ заслуженная артистка, – культурно обратился старший лейтенант. – Но вы банкетик здесь кушать будете или с собой возьмете?
Полковник вздохнул и в отчаянии отвел глаза в сторону.
Старая певица ласково посмотрела на старшего лейтенанта и, взяв успокоительно полковника под руку, сказала начпроду:
– С собой, голубчик, с собой, если можно.
– Слушаюсь! – сказал начпрод и победно посмотрел на молодых офицеров – дескать, «и мы не лыком шиты!»
– А машина уже за нами пришла? – спросила заслуженная артистка у полковника.
Полковник улыбнулся, сделал жест рукой, говорящий о том, что «сию секунду все будет выяснено», и что-то тихо спросил у замполита.
Замполит кивнул и вопросительно посмотрел на начальника штаба. Начальник штаба пожал плечами и поманил к себе какого-то лейтенантика.
Лейтенантик козырнул, метнулся в толпу солдат, на какое-то время исчез в ней, а потом вынырнул уже за спинами толпы, таща за ремень какого-то солдатика.
Самым грозным образом лейтенант отдал приказ солдату, и солдат, изображая поспешность, потрусил к расположению полка.
* * *
Повар курил сигару, с удивлением разглядывал ее после каждой новой затяжки и по-мальчишески длинно сплевывал.
Сержант сворачивал цигарку.
– У тебя что, махра? – спросил повар и сплюнул.
– Ага.
– Кременчугская, моршанская?
– Моршанская.
– Тьфу! Это же не махорка, а «смерть немецким оккупантам!» Дать тебе сигару? У меня еще одна есть.
– Не хочу, спасибо.
– Интеллигент! – рассмеялся повар. – «Не хочу, спасибо!»
Еле волоча ноги подошел солдатик, которого лейтенант послал узнать про машину.
– Оставь покурить, – сказал он сержанту и присел рядом.
Сержант два раза затянулся поглубже и передал окурок солдату.
– Есть будешь? – спросил повар у солдата.
– А чего там у тебя?
– Каша с мясом.
– Ну ее... – отмахнулся солдат и повернулся к сержанту. – Ты не за артистами приехал?
– Нет, я на склад боепитания, за излишками.
– А-а-а. А за артистами никто не приезжал?
– Понятия не имею, – ответил сержант.
Солдат докурил, зевнул, потянулся и встал:
– Спасибо за компанию. Побёг.
И неспеша двинулся в сторону кирхи.
Потом он, непонятно каким образом, запыхавшийся и взъерошенный, торопливо докладывал лейтенанту.
Лейтенант похлопал по плечу и убежал. Солдат посмотрел вслед лейтенанту и лениво стрельнул у кого-то покурить.
А лейтенант уже докладывал начальнику штаба, и тот кивал головой...
Потом начальник штаба что-то шептал замполиту...
Потом замполит отвел командира полка в сторону от артистов и тоже что-то пошептал...
* * *
А потом наш сержант стоял перед начальником штаба и тот ему говорил:
– Погрузишь артистов и в дивизию.
– А ящики с боеприпасами куда? Их там штук сорок.
– Мы тебе прицеп дадим. Твоя коломбина потянет?
– Потянет-то потянет... – с сомнением проговорил сержант.
– В дивизии посадишь артистов и сдашь груз.
– Слушаюсь.
– Артистов не пугай. Скажи, мол, консервы нужно перебросить.
– Слушаюсь.
– И вообще там... Поглядывай.
– Разрешите идти?
– Двигай.
* * *
За добротной каменной ригой, где помещался склад боеприпасов, стоял лихой младший сержант. Коротенькая гимнастерочка, сапожки в гармошку, примятая фуражечка – все как положено старому фронтовику.
Рядом с ним стояла беременная девушка с погонами старшины-инструктора. Между ними на земле лежал вещмешок и большая уродливая трофейная дамская сумка.
Девушка плакала. Плакала и прижималась мокрым от слез лицом к лейтенантской гимнастерке. А он стоял, словно вырезанный из фанеры, тоскливо смотрел поверх ее головы и время от времени повторял:
– Ну, чего ты? Чего ты, в самом деле? Ну ладно тебе, Катюш! Ну, хватит... Смотрят же...
И сам шмыгал носом.
А девушка плакала еще сильней, и плечи ее вздрагивали, и она еще глубже зарывалась лицом в ордена и медали своего лейтенанта.
Но вот лейтенант совладал с собой и, ткнув пальцем в живот девушки, строго сказал:
– Ты только ему это хуже делаешь! Будет потом у нас нервным, психованным каким-нибудь. И все из-за тебя!
Девушка подняла залитые слезами глаза на лейтенанта и засмеялась.
– Господи! – сказала она, смеясь и плача.