Урок не иметь дело с другими я с тех пор никогда не забывала. И страшная трепка, которую мне задала мать, когда пришла полиция, и вся эта морока с инспектором, которого приставили приглядывать за мной, тоже многому меня научили. Нет, в десять лет я не стала закоренелой преступницей, но теперь когда я что-нибудь делала, то всегда заботилась о том, чтобы меня не поймали. И меня не ловили.
Попалась я потом только раз. Тогда мне было тринадцать, и мама так меня избила, что до сих пор на бедре, где она ударила слишком сильно, осталась метка. Я тогда перепугалась до смерти, испугалась по-нестоящему, потому что никогда раньше её не видела в такой ярости. Она кричала: "Воровка, вот что у меня выросло, воровка, а не дочь! Мало меня Бог наказывал! Теперь вот это!" Вместе со словом "это" на меня обрушивался внушительный удар. "- Чего тебе не хватает? Чего недостает? Сыта, одета-обута, обстирана, из приличной семьи, все для неё делаю, и на тебе!" Еще один удар. И опять все сначала: "- Какой стыд! Ты меня слышишь? Позорное, кощунственное святотатство! Воровать в храме Господнем!"
Так продолжалось часов шесть, не меньше; Люси то и дело просовывала голову в дверь, умоляя: "- Перестань, Эди, ты же убьешь ребенка!.. Хватит, Эди, у тебя будет удар!.. Остановись, Эди, дай передохнуть, ты уже достаточно её проучила!"
Теперь, зная её лучше, я понимаю - ничто не могло причинить ей большей боли, чем то, что я взломала в церкви ящик для сбора пожертвований. Ни тогда, когда слезы струями текли по моему лицу, а мокрые волосы прилипли к щекам, когда голос мой охрип и сорвался, ни потом я не могла ей объяснить, что все это делаю ради нее.
Конечно, я не голодала и не ходила в лохмотьях - за этим мама следила, во многом себе отказывая. Но оттого труднее было это принимать. Нелегко быть благодарным, когда от тебя благодарности ждут; это просто убивает! Даже Люси иногда отчитывала маму. "- Все копишь, копишь добро, - говорила она, лучше бы о себе подумала, Эдит, все равно в гроб всего не возьмешь". А мать, бывало, отвечала: "- Придет время - все помрем, не сомневайся. Но не раньше. На то воля Божья. Марни, садись за уроки!"
Тот ящик, взломанный мной в церкви, стал первым залпом в моей личной войне.
К этому привели самые разные обстоятельства. Когда умер от рака мой отец, мама ждала второго ребенка. Мне тогда было около шести. Мама еле перенесла потрясение. Мы переехали в маленький домик в Сэнгфорде, недалеко от Лискерда. Я этого почти не помню.
Когда пришло время родов, послали было за врачом, но денег не было, а в казенную больницу не успели. Поэтому мама родила с помощью какой-то повитухи. Та что-то сделала не так, и ребенок умер. С тех пор мама и стала приволакивать ногу.
Через год мы вернулись в Плимут, но поселились на другом краю города, возле Барбакана. Там я ходила в школу до четырнадцати лет, и когда закончила, директриса написала:
"Маргарет очень способная девочка, и очень жаль, что она вынуждена так рано покинуть школу. Если бы она усердно трудилась, я уверена, она далеко пошла бы в математике и естественных науках. Я также не сомневаюсь, что её способности могут получить неверное применение, последний год явно свидетельствовал об этом. Для её пользы крайне важна хорошая компанией. Я желаю ей всего доброго в будущей жизни и надеюсь, что она не растратит свои способности попусту".
Что ж, я постаралась их не растратить.
Прием с танцами фирма устраивала в отеле "Стэйдж" на Хай-стрит. Предложение Марка Ротлэнда позволяло мне туда не ходить, но в последнюю минуту я передумала. Знаете, иногда ни от кого не хочется зависеть.
Там собрались все: печатники, наборщики, переплетчики с женами, сотрудницы с мужьями и приятелями. Старик Холбрук тоже привел жену.
Мистер Ньютон-Смит был холост, Марк Ротлэнд вдовец, а Терри Холбрук разведен. Донна Уитерби заметила:
- Подумайте, девочки.
Когда ужин закончился, Холбрук-старший произнес речь, подводя итог работы за год; вечер был душным, окна пришлось открыть, а поскольку они выходили на Хай-стрит, где всегда большое движение, слышно было плохо. Он говорил:
- Дамы и господа! В четвертый раз я с удовольствием поднимаю бокал за нашим ежегодным праздничным столом и обращаюсь к вам... - Тяжелый грузовик и четыре автомобиля за окном... в целом неплохой год. Не побоюсь признать, что в июне прошлого года нам пришлось пережить беспокойный период споров по поводу торговли, но, к счастью... - Три мотоцикла. - ...и, в конечном счете, решили эти проблемы.
Он включил свою улыбку.
- Для меня, как я уже говорил, большой радостью является то, что наша фирма представляет единую семью. Она не так уж велика... - Спортивный автомобиль, обгоняющий два автобуса. - ...к тому же наши показатели идут вверх, к нашему удовлетворению, хотя, естественно, ещё не к полному удовольствию. По сравнению с прошлым годом. - Улыбка его постепенно угасала, пока он сравнивал этот год с предыдущим, и опять зажглась в конце, чтобы показать, что цифры эти его радуют. - За истекший период в нашей фирме заключены три брака, и я прошу счастливые супружеские пары подняться, мы выпьем за их семейное благополучие...
Счастливые супруги встали, им похлопали.
- Шестеро служащих по той или иной причине нас покинули, но пятнадцать новых влились в нашу семью. Мы желаем им...Несколько машин проехали в обоих направлениях. - ...Поднимитесь, пожалуйста, чтобы мы могли на вас посмотреть.
Сидящий рядом мужчина сжал мой локоть. Я убрала руку, но он опять её сжал:
- Вы новенькая, миссис Тейлор. Поднимайтесь.
Я встала позже всех, неуверенно улыбнулась и, случайно поймав взгляд Марка Ротлэнда, тотчас села на место.
После ужина я ненадолго отлучилась, а как только вернулась, Терри Холбрук пригласил меня танцевать.
Танцевал он прекрасно и легко. Мне последние несколько лет танцевать приходилось нечасто, но не потому что я этого не любила. Просто не было времени, и к тому же идти с молодым человеком на танцы значило поощрять его ухаживания. Но я часто мечтала о том, как у меня будет много денег, хорошие платья, бриллиантовое колье, и я отправлюсь на бал, где все будет прекрасно, роскошно, полно красок, музыки, мягкого света - этакая романтическая мечта.
- Тебе уже говорили, какая ты красивая? - спросил Терри Холбрук.
- Не помню.
- Какая скромность! Ладно, не будем говорить о тебе, скажем о платье. Оно восхитительно!
Я купила его вчера, не устояв, потому что оно было таким простым, какими бывают только по-настоящему дорогие вещи. И я решила, что вряд ли кто это поймет. Но мой кавалер прекрасно разбирался в нарядах...
Терри сделал несколько разудалых па, и я вспомнила, как в последний раз... В последний раз был дешевый ресторанчик "Вега", и я пришла туда с девушкой, которую звали Вероника, фамилии не помню; она очень хорошо двигалась - без туфель, с летящими волосами; я никогда не могла так, разве что на миг, а потом словно отходила в сторону, глядя на себя со стороны и думала: надо быть сумасшедшей, чтобы так отдаваться танцу. Потом к Веронике присоединился парень в полосатой, как оса, рубашке и в голубых джинсах в обтяжку, со стрижкой под Марлона Брандо; от него несло потом, руки липкие...
- Ты танцуешь божественно, Мэри, - сказал Терри.
- Спасибо.
- Но словно во сне. Скажи, о чем ты все время думаешь?
- О том, какой прекрасный сегодня вечер.
- Пожалуйста, не надо! Это просто бестактно, - он заглянул мне в лицо.
- Латиноамериканские танцевать умеешь?
- Немного.
- Знаешь, что джайв и рок-н-ролл - по происхождению латиноамериканские танцы?
- Нет.