– Нет, нет. Что вы делаете по части расследования? – Мановением руки он указал на одно из низких золоченых кресел по другую сторону стола и, взяв ручку, забарабанил ею по столешнице.
– Я беседовал со вдовой и еще двумя лицами, бывшими в гримерке. Я разговаривал с судмедэкспертом и теперь знаю точную причину смерти.
– Это все мне известно. – Патта забарабанил быстрее, не пытаясь скрыть раздражения. – Иными словами, ничего существенного вам выяснить не удалось?
– Можно сказать и так, синьор.
– Знаете, Брунетти, я столько передумал насчет этого дела, – изрек Патта голосом тяжелым и грозным, будто всю ночь накануне готовился по книжке Макиавелли, – и по‑моему, было бы разумно вас от него отстранить.
– Слушаюсь, синьор.
– Полагаю, я мог бы передать его для расследования кому‑нибудь другому. Возможно, проку будет больше.
– Кажется, Мариани сейчас свободен.
Вероятно, вице‑квесторе стоило неимоверного усилия не взвиться от ярости при упоминании этого самого младшего из трех комиссаров полиции, отличавшегося безукоризненным характером и непроходимой тупостью, известного также тем, что должность свою он получил в приданое – его жена приходилась племянницей прежнему мэру города. Брунетти знал, что другой его коллега занят по горло, разбираясь с трафиком наркотиков в Маргере.
– А можете и сами этим заняться… – задумчиво предложил Брунетти, и, выдержав вызывающую паузу, добавил: –… синьор.
– Да, такая возможность остается всегда, – сказал Патта, то ли не уловив издевательства, то ли решив его проигнорировать. Потом извлек из стола пачку русских сигарет в темной обертке и вставил одну в свой ониксовый мундштук.
Смотрится неплохо, подумал Брунетти; цвет подобран со вкусом.
– Я пригласил вас, потому что мне уже неоднократно звонили – и пресса, и Высокие Инстанции, – сообщил Патта, тщательно, именно что с большой буквы выговаривая два последних слова. – И они крайне обеспокоены, что вы ничего еще не сделали, – на сей раз ударение на «вы». Он элегантно выпустил дым и посмотрел сквозь Брунетти. – Вы меня слышите? Они недовольны.
– Я так и предполагал, синьор. Никто не виноват, что мне достался убитый гений.
То ли ему показалось, то ли Патта в самом деле зашевелил губами, повторяя за ним последнюю реплику, – может быть, рассчитывая небрежно бросить ее сегодня за обедом.
– Да, разумеется. – Губы вице‑квесторе снова беззвучно шевельнулись. – Никто не виноват, – Тут голос Патты сделался глубже и проникновенней: – И все же я так скажу вам: виновного придется найти.
Брунетти не приходилось прежде слышать более лапидарной формулировки идеи правосудия. Вероятно, сегодня за обедом Патта ею тоже воспользуется.
– Отныне, Брунетти, я требую, чтобы ваш письменный рапорт ежедневно ложился ко мне на стол не позже … – Он замешкался, припоминая, когда открывается учреждение. Припомнил: – восьми утра.
– Слушаюсь, синьор. Это все? – Брунетти было безразлично, какой рапорт от него требуется, письменный ли, устный, – все равно отчитываться нечем, пока он не выяснит, что за человек был убитый.
– Нет, не все. Чем вы сегодня намерены заняться?
– Собирался пойти на похороны. Они начнутся через двадцать минут. И еще хотел сам просмотреть его бумаги.
– И все?
– Да, синьор.
Патта засопел.
– Неудивительно, что у нас до сих пор никаких результатов.
Это можно было понять как сигнал, что встреча окончена, и Брунетти поднялся и двинулся к выходу из кабинета.
Патта засопел.
– Неудивительно, что у нас до сих пор никаких результатов.
Это можно было понять как сигнал, что встреча окончена, и Брунетти поднялся и двинулся к выходу из кабинета. Интересно, успеет он дойти до дверей, прежде чем Патта окликнет его и еще раз напомнит насчет письменного рапорта. По его прикидкам, оставалось всего три шага, когда послышалось:
– Не забудьте – не позже восьми!
Из‑за беседы с Паттой Брунетти еле успел на похороны – когда он добрался до церкви Сан‑Моизе, было почти десять. Черная барка‑катафалк уже пришвартовалась к набережной канала, и трое мужчин в синей униформе как раз ставили увитый цветами деревянный гроб на металлическую платформу на колесах, чтобы подкатить его к церковным дверям. В собравшейся перед церковью толпе Брунетти различил всего несколько знакомых венецианских физиономий – неизбежных газетных репортеров и фотографов, но вдовы видно не было; наверное, она уже в церкви.
Когда трое мужчин в синем приблизились к порталу, к ним присоединился четвертый, и, подняв гроб с платформы, они с профессиональной сноровкой подняли его на плечи и взошли на две пологие ступени. Брунетти в числе других вступил под своды церкви и видел, как гроб пронесли по центральному проходу и установили на невысокой подставке перед главным алтарем.
Он сел с краю на одну из задних скамей– в церкви было полно народу. С большим трудом можно было разглядеть сидящих в первом ряду – вдову в черном между какими‑то мужчиной и женщиной. Оба – седые, вероятно, это те самые люди, которых он видел с ней в театре. Позади нее, одна посреди совершенно пустой скамьи, сидела другая женщина в черном – Брунетти предположил, что это экономка. Особо пышной панихиды он, разумеется, и не ждал, но все равно поразился скромности церемонии. Самым удивительным показалось ему полное отсутствие всякой музыки – даже орган молчал. Лишь знакомые слова плыли поверх толпы, извечный обряд – окропление и благословение. Служба была самая простая и оттого скоро окончилась.
Сидя у прохода, Брунетти ждал, пока из церкви вынесут гроб и выйдут главные участники церемонии. Снаружи замигали фотовспышки, и репортеры окружили вдову, – та, вся сжавшись, отпрянула, прильнув к своему пожилому спутнику.
Не раздумывая, Брунетти пробился сквозь толпу и взял ее под руку. Он узнал нескольких папарацци, убедился, что и они его узнали, и велел им удалиться. Те расступились, освободив проход к пришвартованным катерам и лодкам. Поддерживая вдову под локоть, он подвел ее к катеру, помог перешагнуть на палубу и проводил в пассажирский салон. Там к ней присоединилась пожилая чета, с которой она была в театре; седая женщина обняла ее за плечи, а мужчина ограничился тем, что, сев с нею рядом, взял ее за руку. Брунетти встал в дверях салона и смотрел, как барка с гробом отчалила и медленно двинулась вдоль по узкому каналу. Когда их катер отошел достаточно далеко от церкви, комиссар, пригнув голову, шагнул в салон.
– Спасибо, – проговорила синьора Веллауэр, даже не пытаясь скрыть слезы.
Он не нашел ответных слов.
Катер вышел в Большой Канал, потом повернул налево, в сторону собора Святого Марка, мимо которого пролегал путь на кладбище. Брунетти вернулся к дверям и стал смотреть вперед, тактично отводя глаза от чужого горя. Мимо проплыла Кампаниле и прямоугольный, в шашечку, Дворец Дожей, и наконец вот они, эти радостные, безмятежные купола. Когда катер приблизился к Арсеналу, Брунетти вышел наружу и спросил у капитана, нельзя ли причалить на остановке «Дворец спорта», потом вновь занял место в дверях. Трое переговаривались вполголоса.
– DottoreБрунетти, – позвала вдова.
Повернувшись, он посмотрел на нее.
– Спасибо вам. А то это уже было слишком – там, у церкви.
Он согласно кивнул.