Только рация вышла из строя.
- Слава Богу. Будем надеяться, что на этом неприятности кончились.
- Ты только не волнуйся, но вот уже 30 минут у нас на хвосте висит сторожевой пес - какой-то самолет американских военно-воздушных сил. Из Барранкильи, должно быть, вызвали эскорт, чтобы присмотреть за нами, Питер резко рассмеялся. - Ведь американцы весьма заинтересованы в грузе, который у нас на борту.
- Что это за самолет? - я совершенно растерялся, ведь он не только прошел 200-300 миль до Мексиканского залива, но к тому же еще и перехватил наш самолет без радионаведения. - Тебя предупреждали об этом самолете?
- Нет, но тревожиться нечего, он и вправду американский. Мы только что разговаривали с кем-то из его экипажа. Им все известно и о нас, и о нашем грузе. Это старый "Мустанг", оборудованный дополнительными бензобаками для дальних рейсов. Истребитель не смог бы так долго продержаться в воздухе.
- Понятно, - видно, я, как всегда, волновался без всяких на то оснований. - Какой держишь курс?
- Постоянный 040.
- Где находишься?
Он что-то сказал, но я не разобрал. Прием ухудшился, нарастали помехи.
- Повтори, будь добр...
- Барри сейчас исправляет навигационный прибор. Трудится вовсю. Просит еще минуты две...
- Дай мне Элизабет.
- Привет, Вилко! - Потом пауза, и снова ее голос. Голос женщины, которая была мне дороже всего на свете: - Я очень сожалею, дорогой, что мы так напугали тебя. - В этих словах была вся Элизабет: сожалела, что меня напугала, и ни слова о себе самой.
- У тебя все в порядке? Ты уверена, что у тебя...
- Конечно, - голос ее тоже был отдаленным и еле слышным, но в нем звучали присущая ей жизнерадостность и бодрость. Я слышал их, хотя нас разделяли 15 тысяч километров. - Мы почти у цели. Вижу на земле огни, минутное молчание, и ее тихий, едва слышный голос: - Я очень люблю тебя, дорогой. Люблю навсегда, навсегда, навсегда...
Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и наконец-то начал успокаиваться. Потом вскочил и уже наполовину наклонился над рацией, как вдруг услышал крик Элизабет и вслед за ним резкий, голос Пита:
- Он пикирует прямо на нас! Ты слышишь?! Этот подонок спикировал прямо на нас. Он открыл огонь и стреляет из всех пулеметов. Он идет прямо...
Голос Пита перешел в какой-то задыхающийся, булькающий стон. Стон прервал отчаянный и мучительный крик Элизабет, и в то же самое мгновенье меня оглушило стаккато взрывающихся снарядов, от которого завибрировали наушники на моей голове. Все это продолжалось не более двух секунд, а то и меньше. Потом тишина: ни пальбы, ни стона, ни крика. Гробовая тишина.
Две секунды. Две секунды, отнявшие все, что было для меня жизнью. Две секунды, оставившие меня в полном одиночестве в пустом, жестоком, разрушенном и бессмысленном мире.
Моя красная роза стала белой.
Это произошло 3 мая 1958 года.
Глава 1
Не знаю, какого именно человека я ожидал увидеть за полированным столом красного дерева. Подсознательно он ассоциировался в моем представлении с аналогичными нелицеприятными персонажами, облик которых возник при чтении книг и просмотре кинофильмов. Это происходило в те далекие времена, когда было достаточно свободы для подобного времяпрепровождения, когда книги читались, а фильмы смотрелись без разбора. Единственные отклонения в наружности судей, служащих в соответствующих заведениях юго-востока Соединенных Штатов я усматривал в их весе: одни - высушенные, худосочные и жилистые, а другие - с тройными подбородками и соответствующим этим подбородкам обилием мяса и жира на теле. Как правило, судья оказывался пожилым человеком, одетым в белый помятый костюм и бывшую когда-то белой, но потерявшую свежесть рубашку.
На шее обычно повязан галстук в виде шнурка от ботинок, на голове красовалась панама с цветной лентой. Лицо чаще всего красное, нос сизый, и, конечно, судью украшали серебристые, в стиле Марка Твена, усы с опущенными концами, облитые водой из сифона, мятной водкой или чем-то еще, что они употребляют в местах, подобных судам. Выражение лица равнодушное, осанка аристократическая, моральные принципы высокие, а интеллект весьма умеренный.
Судья Моллисон очень разочаровал меня. Он не соответствовал ни одной из моих характеристик, за исключением, возможно, моральных принципов, а их с первого взгляда не обнаружишь. Он был молод, чисто выбрит, в безупречно сшитом светло-сером костюме из тонкой шерсти. Галстук старомодный. Что касается мятной водки, то сомневаюсь, что он вообще заглядывал в бар, если не считать случаев, когда у него возникало желание прихлопнуть это заведение. Он выглядел мягким, не будучи таковым, он выглядел умным и полностью соответствовал этому определению. Его ум был острым, как игла. И сейчас, проткнув меня ею, он с бесстрастным лицом наблюдал, как я извиваюсь. И выражение его лица было мне совсем не по вкусу!
- Давайте, давайте, говорите, мы ждем ответа, мистер... э... Крайслер. - Он не выразил словами, что не верит тому, что мое имя Крайслер, но если бы присутствующие в зале суда люди не заметили недоверия в его тоне, они с успехом могли бы сидеть дома и не искать развлечений.
И, конечно, не могли не заметить его тона несколько школьниц, которые, с круглыми от впечатлений глазами, храбро постигали уроки уголовного права в атмосфере греха, порока и беззакония. Не могла не заметить этого блондинка с грустными глазами, спокойно сидящая на скамейке в первом ряду, а также огромный, заросший черными волосами обезьяноподобный тип в четвертом ряду. По крайней мере, его сломанный нос под едва заметным просветом между бровями и лбом то и дело заметно подергивался. А может, его просто донимали мухи. В зале суда их полным-полно. Я с раздражением подумал, что если внешность человека говорит о его характере, то этот верзила должен был бы сидеть на моем месте. Я снова повернулся к судье.
- Вот уже в третий раз, судья, вы испытываете затруднения, припоминая мое имя. Между тем некоторые наиболее сообразительные люди, слушающие вас, уже уловили его. Вам следовало бы быть более собранным, мой друг!
- Я вам не друг, - голос судьи Моллисона был подчеркнуто официальным и недружелюбным, - и вы еще не на скамье подсудимых. Здесь нет присяжных заседателей, и дело только слушается, мистер... э... Крайслер.
- Крайслер, а не э... Крайслер. Но вы ведь чертовски уверены, что суд состоится. Не так ли, судья?
- Советую следить за выражениями и манерами, - резко бросил судья. Не забывайте, что я могу отправить вас под стражу и в тюрьму, причем на неопределенное время. Вернемся к вашему паспорту. Где он?
- Не знаю. Наверное, потерял.
- Где?
- Если бы я знал, то не потерял бы.
- Это понятно, - сухо сказал судья, - но если бы мы могли ориентировочно установить место, где он был утерян, то уведомили бы соответствующие полицейские участки. Когда вы впервые заметили пропажу и где находились в это время?
- Три дня назад. И вы хорошо знаете, где я находился все это время. Сидел в ресторане мотеля "Контесса", ел обед и занимался своими собственными делами. Тут явился дикий Билл Хичкок со своими полицейскими, и они набросились на меня, - я жестом показал на крошечного шерифа, одетого в костюм из легкой ткани, называемой "альпага". Шериф сидел в кресле с соломенным сиденьем прямо напротив судьи, и я подумал, что в Марбл-Спрингс нет ограничений в отношении роста полицейских офицеров, стоящих на страже закона: рост шерифа от макушки до выполненных на заказ ботинок с внутренним каблуком и максимально толстой стелькой не превышал 160 сантиметров.