— Он страшный врун. Органически не может говорить правду.
— А Конрад? Он врет?
— Отец? — Дарт и не думал сердиться на такое неуважительное отношение к родителю. — Мой отец говорит правду из принципа. А возможно, от недостатка воображения. Судите уж сами.
— Близнецы на распутье, — сказал я.
— Это еще что такое, о чем это вы?
— Объясню позже.
Марджори железным тоном изрекла:
— Нам не нужен архитектор.
— Посмотри в лицо фактам, — взмолился Конрад. — Тут же камня на камне не осталось. Нам, можно сказать, с неба свалилась возможность построить что-нибудь значительное.
Построить что-нибудь значительное! Эти слова отложились в моей памяти как неистребимое воспоминание о школе архитектуры Архитектурной ассоциации. «Создать что-нибудь значительное» — к месту и не к месту повторялось там одним из наших преподавателей.
Я внимательно посмотрел на конрадовского архитектора, пытаясь мысленно вернуться на шестнадцать лет назад. Конрадовский архитектор, всплыло в памяти, был студентом школы архитектуры, где учился я, но старше меня курсом, принадлежал к школьной элите и считался приверженцем стиля будущего. Мне припомнилось его лицо и то, какую блестящую карьеру ему сулили, но имя начисто выпало из памяти.
Роджер отошел от меня, чтобы заявить о своем присутствии в конфликте Марджори — Конрад, весьма незавидное положение для управляющего. Конрадовский архитектор чуть кивнул ему, видя в нем противника, а не союзника.
Поведя рукой в сторону разгорающейся схватки, Дарт спросил:
— А вы что думаете по поводу того, что им следует предпринять?
— Я? Лично я?
— Да.
— Им ровным счетом наплевать, что я думаю.
— Но мне любопытно было бы узнать.
— Я думаю, что им следует заняться выяснением, кто сделал это и с какой целью.
— Но ведь полиция занимается этим.
— Вы что, хотите сказать, что семейство не желает знать?
Дарт явно пришел в смятение:
— А вы что, видите сквозь стены?
— Почему они не хотят знать? Мне кажется, это опасное безразличие.
— Марджори пойдет на что угодно, лишь бы все, что касается семейства, было шито-крыто, — признался Дарт. — Она еще хуже деда, а ведь он отдал бы все на свете, лишь бы не запятналось имя Стрэттонов.
Кит, наверное, влетел им в копеечку, подумал я, начиная с моей матушки и сколько еще раз после нее, и еще я задался вопросом, что же такое мог натворить Форсайт, чтобы так напугать их.
Дарт взглянул на часы.
— Без двадцати двенадцать, — сказал он, — меня уже тошнит от всего этого. Что бы вы сказали о «Мейфлауере»?
Подумав, я согласился на «Мейфлауер» и без фанфар отступил с ним к шестилетней «Гранаде» с ржавыми передними крыльями. По-видимому, Гарольд Квест никогда не мешал выезжать с ипподрома. Мы беспрепятственно проследовали до примитивной подделки под 1620 год, где Дарт заказал маленькую кружку, а я присовокупил к ней заказ на пятнадцать домашних сандвичей с сыром, помидорами, ветчиной и салатом, а к ним целую лохань мороженого.
— И вы все это собираетесь съесть? — изумился Дарт.
— Меня ждут пять разинутых клювов.
— Боже милосердный! Совершенно забыл.
Пока нам готовили сандвичи, мы сидели и пили пиво, а потом он, посмеиваясь, отвез меня через задний въезд к дому Роджера и припарковался рядом с автобусом.
Рядом с входом в автобус я приспособил выносной гонг, который выдвигался из специальной ниши, и Дарт с нескрываемым удивлением наблюдал, как я извлек гонг на улицу и начал колотить по нему.
Ковбои заявились прямо из прерии, голодные, сухие, гордые и независимые, и расселись на ящиках и бревнах, приготовившись к ленчу на открытом воздухе. Я стоял, оперевшись на костыли. Мальчики привыкли к моему виду и никак не реагировали.
Они рассказали, что построили из палок частокол. Внутри укрепления находилась кавалерия Соединенных Штатов (Кристофер и Тоби), а за его пределами — индейцы (все остальные). Индейцы (конечно же) были хорошими и хотели взять частокол штурмом или каким-либо другим способом и заполучить побольше скальпов бледнолицых. Для этого, сказал вождь Эдуард, нужно суметь подкрасться к форту. Самым искусным разведчиком был Элан Красное Перо.
С сандвичем в руках, Дарт заметил, что, как ему кажется, устрашающая боевая раскраска Нила (губная помада миссис Гарднер) — настоящее торжество политической корректности.
Ни один из них не понял, что он хотел сказать. Я заметил, как Нил впитывает эти слова, молча проговаривает их, готовясь позже задать вопрос.
Как саранча набросившись на мейфлауерскую еду, они скоро пришли в самое благодушное настроение, и я счел момент подходящим, чтобы сказать им:
— Задайте Дарту загадку про пилигрима. Ему будет интересно.
Кристофер с готовностью начал:
— Пилигрим пришел к развилке дороги. Одна дорога вела к жизни, другая к смерти. У начала обеих дорог стоял страж.
— Они были близнецами, — уточнил Эдуард. Кристофер кивнул и продолжил:
— Один близнец всегда говорил правду, другой всегда врал.
Дарт повернул голову и посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.
— Это очень древняя загадка, — извиняющимся тоном пояснил Эдуард.
— Пилигриму разрешалось задать только один вопрос, — сказал Тоби. — Только один. А чтобы спасти свою жизнь, он должен был узнать, какая из дорог ведет к жизни. Так вот, что он спросил?
— Он спросил, какая дорога ведет к жизни, — резонно ответил Дарт.
Кристофер тут же уточнил:
— А кого из близнецов он спросил?
— Того, кто говорил правду.
— А как он мог узнать, кто из них говорит правду? Они же были похожи, как две капли воды. Они же были близнецами.
— Конрад с Китом совсем не одинаковые, — возразил Дарт.
Не поняв его возражения, дети продолжали давить на него. Тоби еще раз задал вопрос:
— Какой вопрос задал пилигрим?
— Не имею ни малейшего представления.
— Думайте, — приказал Эдуард. Дарт повернулся ко мне.
— Выручайте! — взмолился он.
— Пилигрим не так сказал, — с удовольствием довел до его сведения Нил.
— А вы все знаете?
Пять голов кивнули:
— Папа нам сказал.
— Тогда пусть папа скажет и мне.
Однако объяснил ему ответ Кристофер.
— Пилигрим мог задать только один вопрос, поэтому он подошел к одному из близнецов и спросил: «Если я спрошу у твоего брата, какая дорога ведет к жизни, по какой дороге он покажет мне идти?»
Кристофер замолчал. Дарт огорошенно переводил взгляд с одного на другого.
— И это все? — только и мог он проговорить.
— Это все. Так что сделал пилигрим?
— Ну… он… Сдаюсь. Что он сделал?
Они не собирались подсказывать ему.
— Вот дьяволы, — сказал Дарт.
— Один из близнецов и был дьяволом, — согласился Эдуард, — а другой ангелом.
Всем вдруг надоела эта загадка, и они дружно удалились, как это повелось у них, чтобы продолжить свои игры.
— Ради Бога, умоляю! — воскликнул Дарт.