— Ради Бога, умоляю! — воскликнул Дарт. — Это просто нечестно.
Я никак не мог унять смех.
— Ну правда, что сделал пилигрим?
— Догадайтесь.
— Вы такой же фрукт, как ваши дети.
Мы с Дартом вернулись к его машине. Он положил костыли на заднее сиденье, спросив при этом:
— Кит здорово вас поранил, да?
— Нет, это взрыв. На меня упали части крыши.
— Упали на вас? Да, я слышал.
— От лопаток и ниже все содрано. Могло быть хуже, — заметил я.
— Вполне, — он завел машину и поехал по внутренней частной дороге.
— Ну а все-таки, что сделал пилигрим?
Я улыбнулся.
— Какую бы дорогу ни назвал близнец, любой из них, он пошел бы по другой. И тот, и другой из близнецов указали бы дорогу к смерти.
Он ненадолго задумался:
— Как это?
— Если пилигрим спросил бы правдивого близнеца, по какой дороге его брат послал бы его к жизни, правдивый близнец, зная, что его брат солжет, показал бы дорогу к смерти.
— Совсем запутался.
Я снова повторил.
— И, — сказал я, — если бы пилигрим спросил у лживого близнеца, по какой дороге его брат послал бы его к жизни, то, зная, что брат скажет правду, лживый близнец солгал бы о том, что сказал бы брат. Так что лживый близнец тоже показал бы дорогу к смерти.
Дарт погрузился в молчание. Потом вдруг спросил:
— А ваши ребята понимают эту загадку?
— Да. Они даже разыгрывали ее.
— Они когда-нибудь ссорятся?
— Конечно, ссорятся. Но они столько раз переезжали с места на место, что не успевали подружиться с кем-нибудь посторонним. Они держатся друг друга. — Я вздохнул. — Скоро они уже вырастут, и все это кончится. Кристофер и так уже слишком большой для большей части их игр.
— Жаль.
— Жизнь не стоит на месте.
Дарт мягко притормозил у импровизированной автостоянки перед конторой Роджера. Я как бы невзначай спросил:
— А вы и в самом деле приезжали сюда вчера утром в этой машине, как утверждает Гарольд Квест?
— Да нет, ничего подобного, — Дарт не обиделся. — Больше того, я был у себя в ванной с восьми до половины девятого, и, пожалуйста, только не смейтесь. Никому этого не говорю, но я достал новый массажер-вибратор для кожи головы, он должен приостановить выпадение волос.
— Змеиный жир, — сказал я.
— А, чтоб вас, говорю, не смейтесь.
— А я и не смеюсь.
— Вас выдают лицевые мускулы, они подергиваются.
— Но я верю, честное слово, — сказал я, — верю, что из-за своих волос вы вчера не приезжали в половине девятого на ипподром в этом драндулете, напичканном деткордом и пластиковой взрывчаткой.
— Спасибо и на этом.
— Вопрос в том, не мог ли кто-нибудь позаимствовать вашу машину, пока вы изучали вибратор, и притом так, чтобы вы об этом не знали? И как вы поведете себя, если эксперт из полиции вздумает осмотреть вашу машину на предмет выявления следов нитратов?
Этот вопрос привел его в ужас.
— Этого не может быть. Что вы говорите!
— Кто-то, — пояснил я, — вчера привез к трибуне, а точнее, к лестнице на трибунах взрывчатку. И возможно, я не ошибусь, если скажу, что ее натыкали в стены после того, как ночной сторож в семь утра ушел домой. Было уже совершенно светло. И ни души поблизости, потому что была Страстная пятница. Были только Гарольд Квест с крикливой командой у ворот, и я не очень уверен, можно ли сколько-нибудь доверять ему.
— Лживые близнецы, — сказал Дарт.
— Может быть.
Я попытался представить себе увальня Дарта с намечающимся брюшком, редеющими волосами, с его ироническим складом ума и склонностью к лени, замышляющим что-нибудь вроде того, чтобы злодейски пустить на воздух трибуны ипподрома. Невозможно. Но вот одолжить машину? Одолжить машину не специально, а так, вообще, — да, безусловно. Одолжить ее, зная заранее, что ею воспользуются в преступных целях? Надеюсь, нет. Но вместе с тем он готов был позволить мне открыть шкаф в кабинете отца. Сам привез меня туда и подбивал к любым незаконным действиям. А когда я отказался, ему стало все равно.
Совершенно смещенное представление о добре и зле — или непреодолимое отчуждение, которое он обычно глубоко прятал в себе?
Мне Дарт нравился, он всегда поднимал настроение. Из всех Стрэттонов он больше всего походил на нормального человека. Больше всего, можно сказать, напоминал розу в зарослях крапивы.
Как можно беспечнее я спросил его:
— А где сегодня ваша сестра Ребекка? Мне казалось, что она должна быть здесь и буквально мурлыкать от радости.
— Она скачет сегодня в Таусестере, — коротко сказал он. — Я видел в газете. Нечего говорить, она на седьмом небе, что рухнули трибуны, но я с ней не разговаривал со среды. Думаю, она говорила с отцом. В понедельник здесь она скачет на одной из его лошадей. У нее есть шансы выиграть, поэтому вряд ли она захотела бы поставить эти скачки под угрозу, натащив сюда гору динамита, если вы это имеете в виду.
— Где она живет?
— В Ламбурне. Миль десять отсюда.
— Лошадиный край.
— Она живет и дышит лошадьми. Совсем свихнулась.
Я жил и дышал строительством. Я получал истинное удовлетворение, накладывая кирпич на кирпич, камень на камень — возвращая к жизни умершие вещи. Мне была понятна такая целенаправленная, всепоглощающая устремленность. Без этого в нашем мире мало что происходит, к добру или ко злу.
С той стороны трибун, которая смотрела на скаковую дорожку, нахлынули остальные Стрэттоны, с ними пришел конрадовский архитектор.
Полицейские с экспертом-взрывником внимательно изучали края булыжника. Усатый представитель местных властей чесал в затылке.
Роджер подошел к машине Дарта и спросил, где мы были.
— Кормили детей, — ответил я.
— А! Так вот, достопочтенная Марджори хочет вас свежевать. Э… — И при виде Дарта продолжил более благопристойно: — Миссис Биншем хочет видеть вас в моем кабинете.
Я кое-как выбрался из машины на асфальт и заковылял в направлении его конторы. Роджер шел рядом.
— Не дайте ей съесть вас, — сказал он.
— Нет. Не беспокойтесь. Вы случайно не знаете фамилию того архитектора?
— Что?
— Конрадовского архитектора?
— Это Уилсон Ярроу. Конрад зовет его Ярроу.
— Спасибо.
Я внезапно остановился. Роджер удивился:
— Что случилось? Стало хуже?
— Нет, — я посмотрел на него отсутствующим взглядом, отчего он еще больше испугался, и спросил: — Вы говорили кому-нибудь из Стрэттонов, что я архитектор?
Он озадаченно посмотрел на меня.
— Только Дарту. Да вы сами ему сказали, помните? А что такое? Какое это имеет значение?
— Не говорите им. — Я развернулся на сто восемьдесят градусов к Дарту, который только что вылез из машины и догонял нас.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего особенного. Послушайте… вы случайно не обмолвились кому-нибудь из родственников, что я дипломированный архитектор?
Он задумался, наморщив лоб. Роджер присоединился к нам совершенно растерянный.