Как бы то ни было, я еще раньше получил послания, написанные в его доме, на его бумаге, от которой отрезали верхнюю часть с фамилией и адресом.
- Ну, наверно, брат успокоил вас? Это проделки Гюса, не так ли?
- Насколько мне известно, ваш племянник не привык дурачиться.
- Это верно... и на Бэмби тем паче не похоже... Не знаю... Может быть, курьер Бол? Или горничная?
- В последнем письме, которое я получил, меня предупреждают, что преступление вот-вот совершится. Тон врача изменился:
- А вы сами, господин комиссар, верите этому?
- Да ведь я только вчера познакомился с этим домом...
- Что говорит Эмиль? Наверно, не придает значения.
- В том-то и дело, что он не так легко отнесся к письмам. У меня даже сложилось впечатление, что он поверил в грозящую опасность.
- Кому же она грозит?
- Может быть - ему...
- Да кому же придет в голову напасть на брата? И почему? Помимо своего конька - борьбы за пересмотр статьи шестьдесят четвертой, он самое безобидное и славное существо на свете.
- Да, он просто очаровал меня... Но вот вы сказали о его коньке... Как невропатолог вы не считаете, что это переходит в манию?
- В медицинском смысле слова - конечно, нет.
Тон стал суше - доктор понял, что подразумевал комиссар.
- Короче говоря, вы спрашивали, считаю ли я брата психически нормальным?
- Ну, это слишком сильно сказано...
- Вы установили наблюдение за домом?
- Да, там дежурит один инспектор.
- А не обращались ли к брату за последнее время какие-нибудь подозрительные клиенты?.. Не было ли у него дел, связанных с особо крупными капиталами? Не ущемил ли он чьих-либо интересов?
- Он мне не говорил про свои дела, но мне известно, что даже сегодня у него были на приеме два судовладельца - из Греции и Голландии.
- К нему приезжают даже из Японии... Ну что ж, будем надеяться, что все это - ерунда... У вас есть еще вопросы ко мне?
Комиссару приходилось тут же выдумывать вопросы, а там, в Ницце, невропатолог, наверно, любовался Английской набережной и синевой бухты Ангелов.
- Что вы можете сказать, доктор, о психической уравновешенности вашей невестки?
- Конечно, я не повторю это на суде, если попаду в свидетели - будь все женщины, как она, я остался бы холостяком!
- Я спросил о психической уравновешенности.
- Я прекрасно понял вас. Допустим, что она - человек крайностей, и добавим справедливости ради, что она же первая и страдает от этого.
- Могут быть у такой женщины навязчивые идеи?
- Вполне. При условии, что эти идеи основываются на реальных фактах и не противоречат действительности. Уверяю вас, что если она солжет вам, то сделает это так, что вы и не заметите.
- Можно сказать, что она истерична? Довольно долгое молчание.
- Пожалуй, я не решился бы, хотя и видел ее в состоянии, которое можно назвать истерическим... Видите ли, хотя у нее патологическая нервозность, ей каким-то чудом удается владеть собой.
- Вам известно, что у нее есть дома револьвер?
- Да, она как-то говорила об этом и даже показала мне крошечный пистолетик... Скорее игрушка...
- Такой игрушкой можно убить... По-вашему, не опасно оставить ей оружие?
- Поймите, господин комиссар, что уж если эта женщина задумает убить кого-нибудь - все равно убьет, любым способом.
- У мосье Парандона тоже имеется револьвер.
- Знаю.
- И про брата вы скажете то же самое?
- О, нет! Уверяю вас, и как врач и как человек, что брат никогда никого не убьет. Единственное, на что он может решиться в приступе отчаяния - покончить с собою.
Голос врача дрогнул.
- Вы очень привязаны к брату?
- Нас ведь только двое на свете.
Эта фраза поразила Мегрэ. Ведь еще жив их отец, и Жермен Парандон женат. И все-таки он сказал: "Нас только двое".
Словно у них нет никого из близких...
Неужели доктор тоже несчастлив в браке?
Наверно, там, на юге, Жермен Парандон взглянул на часы и заторопился.
- Ну что ж, будем надеяться, что все обойдется. Всего хорошего, мосье Мегрэ!
- Всего доброго, мосье Парандон!
Комиссар надеялся, что успокоится после этого разговора, а получилось совсем наоборот. Ему стало еще тревожнее.
"Единственное, на что он может решиться в приступе отчаянья..."
А если именно это и подразумевалось? Что если сам Парандон писал анонимные письма? Чтобы удержаться? Чтобы воздвигнуть некий барьер между побуждением и действием, к которому его влекло?
Мегрэ совсем забыл о Жанвье, стоявшем у окна.
- Слышал?
- Конечно, - то, что говорили вы.
- Доктор недолюбливает свою невестку. И убежден, что его брат никого не может убить... Но не уверен, что он когда-нибудь не попытается покончить самоубийством.
Солнце зашло, и сразу словно чего-то не стало в мире. Хотя до ночи было далеко и еще не стемнело, Мегрэ зажег лампы, как бы отгоняя призраков.
- Завтра увидишь этот лом и поймешь... Можешь сказать Фердинанду, кто ты, и зайти в квартиру... Пройдись по всем комнатам и кабинетам - я там предупредил, что пришлю кого-нибудь из полиции...
Единственное, что тебе грозит, это что в самый неожиданный момент появится мадам Парандон. Можно подумать, что она ходит по воздуху... Когда она уставится на тебя, ты невольно почувствуешь себя в чем-то виноватым... Эта дама на всех производит такое впечатление...
Мегрэ вызвал курьера и вручил ему подписанные бумаги и письма для отправки.
- Ничего нового? Ко мне никого нет?
- Никого, господин комиссар.
Мегрэ не ждал посетителей. И все же его поразило, что ни Гюс, ни Бэмби так и не подали признаков жизни. А ведь они наверняка - как и все остальные домочадцы - были в курсе всего, что происходило вчера. Несомненно, они знали, что Мегрэ проводит дознание. Может быть, лаже видели его из-за угла в коридоре...
Ох, будь сейчас Мегрэ пятнадцать лет и узнай он, что ... То-то бы он кинулся к комиссару с расспросами - пусть бы его тут же осадили.
Но он прекрасно понимал, что времена меняются, и он имеет дело с людьми совершенно другого круга.
- Ну, ладно, пойдем в пивную "Дофин", выпьем по кружке, а потом по домам - обедать, а?
Так они и сделали. Прежде чем взять такси, Мегрэ проделал большую часть пути пешком, и когда жена, заслышав его шаги, открыла ему дверь у него уже не было озабоченного выражения лица.
- Что будем есть?
- Я разогрела завтрак.
- А что было на завтрак?
- Рагу из гуся.
Они улыбались друг другу, но все же она угадала его душевное состояние.
- Не изводись так, Мегрэ!
А ведь он ничего не рассказал ей о деле, которое его волновало. В общем-то, все дела одинаковы...
- Ты же не можешь отвечать за всех. И, немного погодя, добавила:
- К вечеру теперь свежеет сразу... Пожалуй, закрою окно.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Как и всегда по утрам, его первым ощущением было сначала запах кофе, затем - прикосновение к плечу жениной руки и наконец - сама мадам Мегрэ, свежая и расторопная, в домашнем платье с цветочками, протягивающая ему чашку.
Он протер глаза и задал довольно бессмысленный вопрос:
- Никто не звонил?
Ведь если бы телефон зазвонил - Мегрэ проснулся бы одновременно с женой. Шторы были подняты. Весна, хотя и ранняя, продолжалась. Солнце взошло, и звуки с улицы доносились как-то особенно отчетливо.
Мегрэ облегченно вздохнул. Лапуэнт не звонил, значит, на авеню Мариньи ничего не произошло. Он отпил полчашки и в веселом настроении отправился в ванную. Зря он беспокоился. Надо было с первого письма понимать, что все это чепуха. И теперь ему стало стыдно, что он поддался впечатлению, как мальчишка, еще верящий в привидения.
- Как спал?
- Отлично!
- Придешь завтракать?
- Да, постараюсь.
- Хочешь рыбы?
- Ага. Хорошо бы жареного ската.