Сняла с книж-ки отца триста тысяч иен, набила сумку «бостон» одеждой, сколько поместилось, и ушла из до-му. Уехала с вокзала своего города Токородзава, сменила несколько поездов и оказалась в Иба-раки – маленьком городке на побережье. О нем она прежде и не слыхивала. В первом попавшемся агентстве недвижимости сняла однокомнатную квартирку и уже со следующей не-дели начала работать в круглосуточном магазине возле оживленного шоссе. Написала матери: «Не беспокойся – я жива и здорова. И не ищи меня».
Она не хотела больше ходить в школу и не могла видеть своего отца. В детстве Дзюнко с ним ладила. По выходным они часто путешествовали. Держа его за руку, она чувствовала силу и гордость. Но когда к концу начальной школы у нее начались месячные, на лобке выросли волосы и округлилась грудь, отец стал посматривать на нее каким-то странным взглядом, невиданным прежде. А к пятнадцати годам она вымахала до ста семидесяти сантиметров, и отец вовсе перестал к ней обращаться.
Похвастаться успехами в школе она тоже не могла. Переходя в среднюю школу, была в классе лучшей, а к концу года переместилась в самый низ списка В старшую поступила кое-как. И с головой все в порядке, вот только рассеянная. Ни одно дело до конца не доводила.
Пытается собраться, как вдруг начинает болеть голова, спирает дыхание, сбивается пульс. Учеба в школе превратилась в сплошное мучение.
Не успев толком обжиться в новом городке, она познакомилась с Кэйсукэ. На два года старше, он слыл умелым серфером, был высокого роста, красил волосы в каштановый цвет и обнажал в улыбке ровные зубы. Городок этот славился своей волной, вот парень и остался здесь жить, играл с приятелями в рок-группе. Поступил во второсортный институт, но на занятиях не появлялся, и диплом получить ему не светило. Его родители держали в Мито, центре префекту-ры, известный магазин сладостей, и он в крайнем случае мог унаследовать от них дело, но становиться владельцем кондитерской ему совершенно не хотелось. А хотелось лишь гонять с приятелями на грузовичке «дацун», ловить волну да играть на гитаре в любительской группе; но как ни крути, до бесконечности длиться такая жизнь не могла.
Дзюнко подружилась с Миякэ после того, как стала жить с Кэйсукэ. Миякэ было лет сорок пять, худощавый мужчина в очках. Продолговатое лицо, короткие волосы, густая борода – вече-ром его как бы покрывала темная тень щетины. Он носил свободную рубаху навыпуск, поверх хлопковых брюк, на ногах – белые поношенные кроссовки. Зимой сверху надевал мятую кожа-ную куртку, иногда нахлобучивал бейсбольную кепку. Дзюнко не видела его в другой одежде, но то, что он носил, выглядело тщательно выстиранным.
В маленьком городке на взморье Касима других людей, говорящих на кансайском диалек-те, не оказалось, и Миякэ невольно обращал на себя внимание. Работавшая вместе с Дзюнко де-вушка сказала, что этот человек снимает поблизости дом, живет один и пишет картины. «Ника-кая он не знаменитость, никто его картин никогда не видел, но живет – как все, значит, что-то делает. Иногда ездит в Токио за рисовальными принадлежностями, но вечером возвращается. Сколько он уже здесь живет? Лет пять? Часто жжет на взморье костры. Судя по всему, нравится ему это. Это у него в глазах – увлеченность такая. Молчаливый, немного странный, но совсем не плохой».
Миякэ трижды в день заглядывал в магазин. Утром покупал молоко, хлеб и газету, днем – бэнто , а вечером – холодное пиво и что-нибудь к нему. И это повторялось изо дня вдень. Как по часам. Только здоровался, а так почти не разговаривал, но Дзюнко к нему как-то естественно потянуло.
И вот однажды утром, когда в магазине больше никого не было, Дзюнко набралась смело-сти и поинтересовалась:
– Я понимаю, что вы живете поблизости, но почему каждый день приходите за такими по-купками? Разве не проще купить молоко или пиво с запасом и поставить в холодильник? Разве так не удобней? Конечно, я – простой продавец и мне, в принципе, все равно…
– Так-то оно, конечно, лучше – покупать впрок, но есть причины, по которым я этого не делаю.
– Интересно, почему?
– Как бы это сказать… Сущие пустяки.
– Извините, что я со своими вопросами. И не подумайте ничего такого. Просто если я чего не знаю, не могу сдержаться, чтобы не спросить. Я это не со зла.
Немного помедлив, Миякэ покачал головой – казалось, смущенно.
– У меня, если по правде, и холодильника-то нет. Не люблю я эти холодильники.
– Я тоже к ним особой привязанности не ощущаю, – засмеялась Дзюнко, – но один у меня все-таки есть. Без холодильника – оно как-то неудобно.
– Может, и неудобно, но что поделаешь – не могу я спокойно спать в местах, где есть эти самые холодильники.
Какой он странный, подумала Дзюнко, но после этого разговора Миякэ заинтересовал ее еще больше.
Через несколько дней, прогуливаясь по взморью, она увидела, как Миякэ разжигает в оди-ночку костер. Небольшой костерок из плавника. Дзюнко не сдержалась, подошла к мужчине и протянула к костру руки. Стоя рядом с ним, девушка поняла, что она сантиметров на пять выше. Они коротко поздоровались, а потом лишь молча смотрели на огонь.
И тут впервые случилось вот что: стоило Дзюнко всмотреться в языки пламени, как она что-то почувствовала. Что-то очень глубокое. Какой-то сгусток настроения. Что-то слишком живое, с реальным весом, чтобы назвать это идеей. И вот это самое оно медленно пронизало все ее тело и исчезло, оставив в груди лишь щемящее чувство чего-то очень милого сердцу. А когда и оно исчезло, какое-то время с ее рук не сходила гусиная кожа.
– Миякэ-сан, вам, глядя в костер, ничего не кажется странным?
– Ты о чем?
То чего мы не ощушаем в обычной жизни, вдруг начинает казаться живой реальностью. Как бы это правильно сказать?.. У меня голова толком не варит, поэтому словами выразить не могу. А вот смотрю на огонь, и почему-то становится спокойно.
Миякэ задумался.
– Форма огня – свободная. А раз свободная, каждый сам решает своим сердцем, что в нем увидит. Тебе становится спокойно – значит, живущее в тебе спокойствие просто отражается в огне. Понимаешь, о чем я?
–Угу.
– Но это не значит, что так происходит с любым огнем. Огонь для этого должен быть сво-бодным. В газовом обогревателе такое никак не возникнет. И в зажигалке тоже. Как и не в каж-дом костре. Чтобы огонь стал свободным, нужно найти место, где он может стать свободным. А это под силу не каждому.
– Но вам-то под силу?
– Бывает – выходит, бывает – и нет. Но чаще всего выходит. Если вкладывать душу – по-лучается.
– Так вам нравится костер?
Миякэ кивнул:
– Прямо болезнь какая-то. Выходит, что я поселился в этом городишке потому, что сюда выносит бревен больше, чем куда-либо еще. Вот и вся причина. Приехал сюда, чтобы жечь кост-ры.
С тех пор Дзюнко по возможности приходила, когда Миякэ жег костры. За исключением пика летнего сезона, когда на пляже допоздна было битком, Миякэ жег свои костры. Бывало – пару раз в неделю. Бывало не жег и по целому месяцу. Решение зависело от того, сколько наби-ралось дров. Но в любом случае собираясь разводить костер, он непременно звонил Дзюнко. Кэйсукэ, подтрунивая, называл его «твой костровой френд». Обычно непомерно ревнивый, он почему-то доверял одному лишь Миякэ.
Огонь перекинулся на самое большое бревно, пламя уже успокоилось. Дзюнко уселась на песок и, сомкнув губы, пристально смотрела на пылающую стихию. Миякэ, орудуя палкой, не давал пламени умереть. Время от времени подбрасывал припасенные дрова в нужное, на его взгляд, место.
– Что-то у меня живот разболелся, – пожаловался Кэйсукэ. – Как-то продуло, что ли. На горшок бы – тогда отпустит.
– Если хочешь, иди домой, – ответила Дзюнко.
– Пожалуй, стоит, – жалко промямлил Кэйсукэ.