– Что-то у меня живот разболелся, – пожаловался Кэйсукэ. – Как-то продуло, что ли. На горшок бы – тогда отпустит.
– Если хочешь, иди домой, – ответила Дзюнко.
– Пожалуй, стоит, – жалко промямлил Кэйсукэ. – А ты?
– Я провожу Дзюн-тян до дому, не переживай за нее, – сказал Миякэ.
– Ну тогда ладно. – И Кэйсукэ попрощался.
– Дурак он, – сказала Дзюнко, когда он ушел, и покачала головой. – Сначала набирается, а потом болеет.
– Так-то оно так, Дзюн-тян: плохо тем, кто с юных лет с головой не дружит. Никчемные люди. Но у него есть свои достоинства.
– Может, и так. Только он, кажется, ни о чем не думает.
– Молодежь вообще за словом в карман не лезет. О чем говорят – совсем не думают.
Они опять примолкли, думая каждый о своем. Время текло по-разному.
– Миякэ-сан, меня один вопрос волнует. Ничего, если спрошу?
– Что именно?
– Личное. Щекотливое.
Миякэ несколько раз провел ладонью по щетине на щеке.
– Не знаю. Но раз уж спрашиваешь – спрашивай.
– У вас есть же где-то жена, правда?
Миякэ вынул из кармана куртки флягу, открыл крышку и неторопливо допил оставшееся виски. Завинтил крышку и убрал флягу в карман, после чего посмотрел в лицо Дзюнко:
– С чего тебе это вдруг в голову взбрело?
– Совсем не вдруг. Просто подумала… когда Кэйсукэ завел разговор о землетрясении… я посмотрела на ваше лицо. Глаза людей, следящих за костром, – правдивые. Вы же сами когда-то мне это говорили.
– Разве?
– И дети есть?
– Да. Двое.
– В Кобэ?
– Там – дом. Пожалуй, там и живут.
– В каком месте?
– Район Хигасинада .
Миякэ прищурился, перевел взгляд на море, затем снова посмотрел в огонь.
– Не называй Кэйсукэ дураком. Не нам его судить. Я вот, например, и сам ни о чем не ду-маю. Прямо Король Дураков. Понимаешь?
– А больше ничего рассказать не хотите?
– Нет, не хочу.
– Ну и ладно, – сказала Дзюнко. – Но я все равно думаю, что вы человек хороший.
– Проблема не в этом, – покачал головой Миякэ. Концом палки он чертил на песке узор. – Ты, Дзюн-тян, когда-нибудь задумывалась о своей смерти?
Дзюнко, помедлив, покачала головой.
– А я вот частенько.
– И как вы собираетесь умереть?
– Замерзну в холодильнике. Приходилось о таком слышать? Когда дети играют и забира-ются в выброшенный холодильник, дверца захлопывается, и они там задыхаются. Вот такой вот смертью.
Разметав пепел, обвалилось большое полено. Миякэ смотрел на него и ничего не делал. Отблески пламени бросали на его лицо нереальные тени.
– Потихоньку, постепенно умирать в тесном и темном месте. Ладно бы задохнуться, но не так все просто. Откуда-то из щели проникает воздух, поэтому задохнуться не получается. Чтобы умереть, потребуется еще немало времени. Кричи не кричи – никто не услышит. Никто не хва-тится. И так тесно, что не пошевелиться. Как ни пытайся, дверца не открывается.
Дзюнко молчала.
– Сколько раз я видел один и тот же кошмар. Просыпаюсь посреди ночи весь в поту. И всегда умираю во сне – в кромешной тьме, жуткой и медленной смертью. Просыпаюсь, но кошмар не уходит. И это в нем самое страшное. Открываю глаза – горло ссохлось. Иду на кухню, открываю холодильник. Естественно, холодильника у меня нет, поэтому я должен понимать, что это – сон. Но в тот момент про это совсем не помню. Продолжаю думать: что-то тут не Так, – и открываю дверцу. А внутри – кромешный мрак. Лампочка погасла. Думаю про себя: неужели свет отключили, – и засовываю внутрь голову.
Вдруг изнутри высовывается рука и хватает меня за шею. Чувствую – рука мертвеца. И вот эта самая рука тянет меня своей нечеловеческой силой внутрь. Я ору что есть силы и просыпаюсь по-настояшему. Такой вот кошмар. Постоянно один и тот же. Все одно к одному. И всегда до ужаса страшный.
Миякэ ткнул палкой в бревно, вернув его на прежнее место.
– Настолько реальный, что мне кажется – я умер уже несколько раз.
– И давно он снится?
– Даже не вспомню. Вот как давно. Иногда я от него избавлялся. Год… или около двух не видел ни разу. Тогда мне казалось, что все так и будет идти своим чередом, но потом кошмар возвращался. Стоило решить, что я от него избавился, теперь все будет в порядке, как он начи-нался заново. И все по-старому. И никуда не деться. – Миякэ покачал головой: – Извини, Дзюн-тян, что я наговорил тебе такой жути.
– Да ладно, – ответила девушка, сунула в рот сигарету и чиркнула спичкой. Затянувшись, коротко сказала: – Расскажите…
Костер догорал. Все припасенные бревна уже давно пылали. Казалось, прибой стал громче прежнего.
– Есть такой американский писатель Джек Лондон.
– Который написал рассказ о костре?
– Точно. Откуда знаешь? Так вот, он долго думал, что утонет в море. Верил, что умрет именно такой смертью. Упадет в ночное море, да так и утонет, и никто этого не заметит.
– И что, он так и умер?
Миякэ покачал головой.
– Нет, морфием отравился.
– Выходит, его предчувствие не сбылось? Или он специально сделал так, чтобы оно не сбылось?
– Внешне, – сказал Миякэ. Повисла пауза. – Но в каком-то смысле он не ошибся. Он уто-нул, оставшись в одиночестве в темном ночном море. Стал алкоголиком, позволил отчаянию пронизать все его тело. Умирал мучительно. Предчувствие – это своего рода подмена. Иногда оно превосходит реальность и становится чем-то живым. И в этом главная опасность предчувст-вия. Понимаешь?
Дзюнко задумалась. Она не понимала.
– Я раньше не задумывалась о своей смерти. Как думать о ней, если я толком не знаю, как жить?
Миякэ кивнул.
– В этом ты права. Но бывает, когда наоборот – от выбора смерти открывается дорога жиз-ни.
– И ваша дорога такая?
– Не знаю. Иногда так кажется.
Миякэ присел рядом с Дзюнко. Он словно бы осунулся и постарел. Над ушами торчали не-стриженые волосы.
– Какие вы рисуете картины?
– В двух словах не объяснишь.
Дзюнко спросила иначе:
– Хорошо, тогда что вы рисовали в последнее время?
– Три дня назад закончил «Пейзаж с утюгом». Посреди комнаты стоит утюг. И больше ни-чего.
– А почему это трудно объяснить?
– Потому что это на самом деле не утюг.
Дзюнко посмотрела в лицо мужчины.
– Что ж, выходит, утюг – не утюг?
– Именно.
– В смысле – какая-нибудь подмена?
– Пожалуй.
– И он лишь нарисован вместо чего-то другого?
Миякэ кивнул.
Дзюнко подняла голову к нему: звезд видно стало намного больше. Луна уже прошла дол-гий путь. Миякэ кинул в огонь последнюю корягу, которую до сих пор держал в руках. Дзюнко мягко привалилась к его плечу. Одежду Миякэ пропитывали запахи сотен разных костров, и Дзюнко неспешно втягивала их в себя.
– Знаете, что?
– Что?
– Я совсем пустая.
– Да ну?
– Точно.
Она закрыла глаза, и потекли слезы. Они лились и лились по ее щекам. Дзюнко ухватилась правой рукой за штанину Миякэ чуть выше коленки, ее тело тихо задрожало. Мужчина обнял ее и бережно прижал к себе. Но слезы течь не переставали.
– Ну честно, совсем ничегошеньки, – уже позже сипло сказала она. – Чистая пустота.