Он счел полным идиотизмом, что девчонка стала проверять простейшую ставку, сделанную для затравки, которую сам Бог велел повышать — между нами, практически все обычно принимают за чистую монету первоначальный блеф; он решил, что она нарочно сыграла с ним скверную шутку. С ребяческой шкодливой ухмылкой он извлек свой стеклянный глаз и бросил его в стакан с пивом девушки. Энкарнита ужасно рассердилась, схватила потертую сумочку и выбежала вон, обозвав обидчика мерзким старикашкой.
— Моисей, я много раз предупреждала, чтобы ты больше не смел этого делать, — строго выговорила ему донья Мария. — Это просто отвратительно, вот тебя отовсюду и выгоняют… Умоляю, простите за это неприятное происшествие, — обратилась она ко мне.
— Не стоит беспокоиться, ничего страшного не случилось… даже забавно. С видом заговорщика я улыбнулся пианисту, но тот был слишком занят, вылавливая салфеткой протез из стакана и бормоча извинения себе под нос. Головы он не поднимал, полагаю, чтобы не демонстрировать нам пустую глазницу.
— Продолжим? — добавил я.
— Разумеется. Моисей, ставь дуро, у тебя три проигрыша.
— С вашего позволения, донья Мария, я тоже хотел бы откланяться. Я уже потерял шесть дуро, многовато для меня, — ответил Моисей.
Сначала он быстрым движением водворил глаз на место, повернувшись к нам спиной, затем расплатился.
Донья Мария проводила его к выходу и заперла за ним дверь на ключ.
— Мы остались вдвоем. Вам не кажется, что уже слишком поздно, Хуан? Или поиграем еще немного?
Она в первый раз назвала меня по имени — хотя не помню, когда это я успел представиться — пристально глядя на меня огромными черными глазами. И тогда я внезапно почувствовал непреодолимое влечение, округлое тело призывно манило и сулило неземное наслаждение. Мне стоило немалых усилий удержаться и не броситься к ней с поцелуями.
До той минуты она казалась мне лишь красивой зрелой женщиной, поразительно похожей на Мариану, но она не пробуждала во мне сладострастия. В один миг все изменилось, и я подумал, что в завершение ночи — а меня уже абсолютно не волновало ни когда я вернусь в отель, ни перспектива отложить отъезд на сутки — меня, возможно, ждет весьма приятный сюрприз.
— Я с радостью буду играть столько, сколько вы хотите… и во что хотите. Вы волшебно красивы.
Как я понял, мое разгоравшееся вожделение не осталось незамеченным, дама видела меня насквозь и дала понять, что не имеет ничего против. Но она не походила на женщину, с которой уместен грубый натиск, и это я тоже понимал.
— Вы чудесно играете в обманный покер… Могу теперь я угостить вас рюмочкой коньяка?
— Польщена… и спасибо за комплимент. Донья Мария выразилась двусмысленно, не уточнив, за что именно благодарит, за похвалу красоте или за лестные слова об умении играть. Она налила коньяк нам обоим; в самом начале игры она также составила мне компанию, пригубив коньяк. Я был уже изрядно пьян, однако разум оставался ясным — как это происходит, когда внимание сосредоточено на чем-то важном, не позволяя расслабиться.
Я собрал пять костяшек и положил их в стаканчик из мягкой кожи.
— По-прежнему играем на дуро за партию или поднимем ставку?
— Еще посмотрим… Если, конечно, ты не торопишься, ночь только начинается, — она внезапно перешла на «ты», желая подчеркнуть интимность последней произнесенной фразы. — Для начала выясним, кому достанутся два дуро Моисея и Энкарниты.
— Согласен. Нас как раз двое. Твой ход…
Она взяла стаканчик, наградив соблазнительной улыбкой мое ответное «ты»: в ней была страсть, готов поклясться.
Прежде, чем бросить кости, она вынула из волос гребень, густые черные пряди заструились вниз, обрамляя совершенное лицо; она несколько раз встряхнула головой, и роскошная грива засверкала, несмотря на слабое освещение.
Я сходил с ума, и она это знала. Крайне редко в моей жизни случалось, что меня охватывало столь властное желание заняться любовью с женщиной.
Откровенно говоря, сейчас она особенно походила на Мариану, но это уже не имело значения: сладостное томление полностью затмевало рассудок.
В открытую легли две дамы. Она перетряхнула оставшиеся три кости втемную и придвинула ко мне стаканчик.
— Тройка дам от короля.
Она начала по-крупному, правда, это выглядело правдоподобно и пробиваемо…
Тройки не было, она меня обманула. Но по крайней мере имелся один туз. Я оставил на столе туза с парой дам и перебросил две оставшиеся кости. Чуточку приподняв стаканчик я взглянул на расклад: дама и туз.
— Фулл, три дамы плюс два туза.
Она мне не поверила. А я был готов держать пари, что поверит: она обладала особым чутьем, безошибочно распознавая блеф. Меня осенило, что она проиграла умышленно, чтобы как можно скорее покончить с хвостом, тянувшимся с прошлой игры. А если так, то она, очевидно, была весьма заинтересована перейти к ставкам более лакомым.
— Ты победил. На что теперь хочешь сыграть? Надеюсь, ты не удивишь меня столь пошлым предложением поставить на кон, ляжем мы в постель или нет… Не говоря уж о том, что результат, возможно, разочарует нас обоих, — сказала она нарочито вызывающе. Прекрасная ведьма вновь прочла мои мысли.
— Ты намекаешь на то, что я могу и проиграть?
— Этого я не говорила… но все возможно.
Я решительно обхватил ее голову и привлек к себе, приблизив губы женщины к своим. Она едва ответила на поцелуй, это верно, лишь на миг пропустив мой язык в глубину рта, затем она отстранилась.
— Прости, если я неправильно тебя понял. Я не собираюсь навязываться, — я выглядел до смешного церемонно.
— Нет, не в том дело, — она снова улыбнулась и погладила меня по щеке, обезоруживая. — Но не спеши так… Прежде я хочу сыграть еще раз. Нет ли здесь чего-нибудь, что тебе приглянулось? — она обвела широким жестом предметы, что нас окружали. — Возможно, я поставила бы какую-нибудь вещицу, если тебе она понравится?
— Не считая тебя?
— Не считая меня… На это нет необходимости играть, дурачок. Подтверждение того, что ночь завершится в ее объятиях, ввергло меня в эйфорию. Я окинул взглядом загроможденную комнату. Глаза мои задержались на механической безделушке, на трех обезьянках.
— Ты рискнула бы сыграть на музыкальную шкатулку? На трех обезьян? Кажется, ты ими очень дорожишь?
— Верно. Они у меня уже давно… Но для того, чтобы я согласилась, тебе следует тоже поставить что-нибудь ценное.
— Что угодно… Деньги? Пять тысяч песет устроят?
— Твою душу.
— Мою душу? — я расхохотался. — Каким образом? Как Фауст? Ты — дьявол?
— Конечно. А ты до сих пор не понял?
— И что ты собираешься делать с моей душой? — я шутил, но мне снова стало немного не по себе.
— Не знаю… Сначала я извлеку ее из твоего тела… а потом, возможно, найду ей применение…
Женщина обняла меня и долго целовала, умело и страстно. Однако, она остановила мою руку, уже скользнувшую ей под юбку.
— Итак, ты играешь?
— Разумеется. И рассчитываю сорвать банк. Мне очень нравятся три обезьяны, моя душа дорого тебе обойдется, голыми руками меня не возьмешь. Мне хочется иметь шкатулку, чтобы она отныне всегда напоминала об этой ночи… и о тебе.
— Тогда начнем. Я тоже постараюсь изо всех сил. Я хочу выиграть и сохранить трех обезьян.
Происходящее доставляло мне изысканное наслаждение и воспринималось как грандиозный пролог того, что я предвкушал и надеялся пережить физически с этой восхитительной женщиной в постели. Она блефовала, я блефовал, и мы подняли ставки невообразимо высоко, имея на руках простые пары.