Пашка с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича, опять покатились с хохота.
– Да парики – это только у хасидок, когда они идут жениться!.. – задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка.
Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед.
– Миша, объясни ты мне, Христа ради, – сказал Петр [Иванович, нарезая окостеневшее в холодильнике сало. – Вот все талдычут у вас про террорм. Да и меня вчера два с чемоданами шмонали. Ну, когда война, это я понимаю. А сейчас? Да и кого взрывать, скажи на милость? Этих? – Петр Иванович, брезгливо сморщившись, простер руку в сторону двора, где вну мельтешили евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока Пашка отсутствовал. Спешили они по своим делам молча, сосредоточенно, и эта их повышенная деловитость проводила какое-то несерьезное впечатление. Будто придуриваются, в бирюльки играют. – Ну кому их взрывать?!
– В общем-то да-а… – протянул Мишка. – Эти-то, может, и не очень нужны. Но…
Но что «но», так и не сказал, а принялся за курицу. Петр Иванович решил, что опять сунулся куда-то не туда, и не стал допытываться. Помолчав, он тоже выломал у холодной курицы ногу, полил ее кетчупом. Закончив с курицей, заел картофельной служкой – чипсами. Допил пиво.
После обеда посидели еще, покурили. Мири опять отправилась к парапету, свесилась вн, что-то выискивая там глазами. Но Петру Ивановичу крыша уже осточертела, а загорать – так у него и на даче загара хватает.
– Слушай, Миш, – сказал он, – если транспорт не работает, так ведь можно и пехом, по карте? А?.. Я думаю, просмотреть маршрут поточнее непосредственно и вперед с песнями… Как считаешь, Миш?..
– Попаля, попаля! – радостно завопила вдруг Мири. – Я в мальчика вну плювала и попаля. Я несла Гюле уроки, был шабат, он меня биль.
– Нормально, – недовольно сказал Петр Иванович, думая о своем. – Взрослых перебиваешь…
– Васин, ты не любишь теперь меня?
– Люблю, люблю… Понимаешь, Миша, своими силами хочу добраться до Гроба Господня. Ты мне адресок черкани по-русски и по-жид… по-еврейски. Не заплутаю. А заплутаю, прогуляюсь.
Мишка почесал лысину.
– Пашка?
– Папа, я очень устал. Оставь меня, пожалуйста, в моем покое.
Мири подняла руку как школьница.
– Можно я с Васиным пойду в Старый Город?
– Ты? А почему бы и нет? – Мишка положил руку на плечо дочери. – Значит так. Идете в Старый Город. Покажешь Гефсиманский сад. Крестный путь. Стену Плача. Повтори.
– Мы покупим…
– Вы ничего не покупите, – нахмурился Мишка. Мири тоже нахмурилась и, по-отцовски повторяя интонацию, сказала мрачно:
– Мы ничего не покупим. Васин будет молиться в Стену Плача…
– Не надо ему молиться в Стену Плача! – рассердился Мишка. – Просто покажешь. Потом где Иисус ходил…
– Не надо ему молиться в Стену Плача! – воскликнула Мири. – Просто покажешь! Так?
Мишка кивнул. Потом почесал свою наморщенную лбину:
– Жалко, черт… Там по пятницам монахи-францисканцы ходят по Крестному пути. К ним хорошо бы пристроиться. А, может, и сегодня кого нелегкая занесет, почему нет?!
– Главное, где Иисус с мучениями ходил непосредственно, – уточнил на всякий случай Петр Иванович. – Не устанет она? А то я и в одинаре могу без проблем.
– Я сильная! – Мири сердито погрозила ему кулачком и, не говоря ни слова, встала на руки. Прошла по крыше туда-обратно, лавируя между солнечными батареями: возвращаясь, угодила в пододеяльник, но, потоптавшись немного, выпуталась и затихла в сторонке, покусывая ноготок.
Петр Иванович захлопал в ладони.
– Прошу прощения.
Подозрительными, напряженными взглядами Провожали Васина с Мири дворовые евреи.
Очаровательный рыжий пацаненок лет пяти, еще без очков, но уже с длинными до плеч пейсами, подбежал к Мири и что-то залопотал ей угрожающее. Мири показала ему язык. Пацан, явно озадаченный, запихал палец в нос и тоже высунул язык.
– Ми-ри-и! – донесся сверху голос Мишки.
– Чего?! – крикнул Петр Иванович, задрав голову. – В арабском квартале поаккуратней как-нибудь!..
6
Ну и город! Что за город! Улиц не было вовсе. Они шли по проезжей части шоссе, серпантином спускавшегося с верхотуры в котловину, к центру. Правда, и машин не было. Солнце лупило в темя, но Петр Иванович предусмотрительно надел шляпу. Пальм не было, зато по обочинам росли кактусы в человеческий рост, колючие, как положено.
– Здесь можно раздеть себя, – сказала Мири, – а в Старом Городе надеть.
Петр Иванович послушно снял рубашку, сложил ее, как в прачечной, убрал в пакет. Мири тем временем достала красного рюкзачка пластмассовую бутыль с водой, принялась жадно пить, косясь на татуировку полуголого своего спутника. Потом завернула на бутыли крышку, спрятала, отобрала у Петра Ивановича пакет с рубашкой и аккуратно сложила в рюкзачок, «Бабенка маленькая», – усмехнулся Петр Иванович.
– Зачем тебе это? – она ткнула пальцем в плечо Петра Ивановича, на котором красовалась роза.
– Это когда я был в неволе, мы так делали. В тюрьме,
– Зачем ты быль в турме?
– Негодяя побил.
Жара была не жаркая, с ветерком, прям-таки курортная. Иерусалим раскинулся по далеким оплывающим холмам бело-розовыми домами, похожими на россыпь камешков. Дома иной раз вырастали ущелий, возле обрывов. Петр Иванович шел легко, насвистывая романс Ирины Васильевны.
Неожиданно – за поворота завиднелся Старый Город. В самом центре его горел на солнце золотой купол.
Петр Иванович остановился.
– Гроб Господень, – хрипло пробормотал он, засовывая незажженную папиросу в карман.
– Мечеть Омара, – бесстрастно поправила его Мири, продолжая рассматривать пронзенное сердце на другой плече. – У нас тату делают цветные. Хочешь, и тебе сделают? Я буду делать на моей ноге здесь. – Она задрала юбочку. – Посмотри. Я буду делать тут, у-у, как это по-русски?.. Батерфляй. С крылами такую… бабочку.
– Ляжку-то зачем портить? – буркнул Петр Иванович, – Где ж Гроб Господень?
– Я не знаю, – пожала плечиками Мири. – Храм царя Соломона сломаль Навуходон… Посвистуй еще…
– Насвистелся уже. Ладно, хрен с ним, с Соломоном. Гроб Господень должен быть непосредственно…
Странное дело, они были уже недалеко от центра города, а где-то совсем рядом блеяли овцы, козел вроде замекал. Петру Ивановичу хотелось передохнуть перед дальнейшей экскурсией, но на травке не больно-то посадишь: с виду зеленая, а на самом деле – опять колючки.
– Пойдем через Львиные ворота, – сказала Мири. – Здесь наши парашютисты на танках в Старый Город поехали и катались шесть дней всю войну…
– Здесь Иисус Христос на осляти въехал! – наобум перебил ее раздраженно Петр Иванович. – А вы его распяли непосредственно…
– Не знаю, – капрно огнула губы Мири. – Танки катались и победили арабов…
– Чего вы все: арабы, арабы? Арабов они победили…
– Потому что евреи самые умные и самые сильные. Как ты. Ты рубашку сделай. – Она достала рюкзака пакет.
– Самые умные, главное дело, – бурчал Петр Иванович, заправляя рубашку. – Арабы вон математику выдумали, спирт, порох…
– У тебя рубашка сзади не так. – Мири обошла его и засунула в брюки незабранный кусок. – Порох китайцы выдумали. Ты покупишь мне айскрим?
– Кого?
– Лед сладкий. А себе ты покупишь биру, пиво.
На площадке перед воротами с львиными мордами лежал плешивый оседланный верблюд. Он жевал вхолостую, по привычке.
– Блко не подходи, – Петр Иванович взял Мири за руку, – Оплюет.
К верблюду подошла толстая туристка с фотоаппаратом.