– Ну какой я теперь полковник? Такой же, как и ты – гражданский человек.
– Не скажите! Не скажите, Иван Иванович!
– Вот это другое дело. Не торопишься?
– Иван Иванович! Товарищ полковник... Как можно? Об чем вопрос!..
Иван Иванович достал из кармана кошелек:
– Вот тeбe денежка, вот бидон. Сходи-ка, пусть мне пивка нацедят. А я тебя здесь подожду, на свежем воздухе.
– Нет вопросов! – лихо заявил мужик, подхватил бидон и вместе с приятелем вернулся в чайную.
Иван Иванович закурил папироску и стал через окно разглядывать народ за столиками.
Увидел, как его гонцы протолкались к буфетной стойке и, тыча пальцами в сторону улицы, наверное, объясняли буфетчику, чей это бидон и для кого это пиво...
Потом его взгляд задержался на слепом аккордеонисте.
Потом он увидел Машу, Вовку, узнал Сергея и уже не отрывал от них глаз. Он увидел, как Маша что-то ласково говорила Сергею, как прикрыла своей ладонью стакан с водкой; как Сергей вдруг схватился за голову, как затряслись у него плечи; как Маша гладила его, что-то шептала ему, а маленький Вовка испуганно смотрел то на мать, то на отца...
* * *
Иван Иванович в полной форме сидел в кабинете самого главного областного руководителя и раздраженно говорил:
– Хорошо, Миша, давай считать! Давай, Миша, займемся простой арифметикой, если до тебя не доходит...
– Иван Иванович! До меня доходит, может, даже больше, чем нужно! – Областной руководитель Миша был на пару лет моложе Ивана Ивановича.
– Нет. Раз ты отмахиваешься, значит, не доходит, – упрямо сказал Иван Иванович. – Будем считать: с семнадцати лет они на фронте. Чему их там учили? Стрелять, бомбить, взрывать, окапываться, «Ура!», «За Родину!»... Как положено. В сорок пятом, если он, конечно, дожил до девятого мая, сколько такому пацану? Двадцать один. И чему же он научился за четыре года войны? А тому же – стрелять, бомбить, взрывать, окапываться – только лучше, чем в сорок первом. Потому и войну выиграл. Учти, Миша, он – победитель! Это особая психология. У него уже орденов до пупа. Ему сам черт не брат! На сегодняшний день ему двадцать пять, двадцать шесть лет... Он уже офицер. Старший лейтенант, капитан... А тут мы на «гражданку» списали этих капитанов. «Все силы на мирное строительство!» А они в мирном строительстве ни уха, ни рыла. Они воевать умеют и боле ни хрена, потому как на войну мы их брали со школьной парты! И ходят они по мирной жизни в растерянности: стрелять не нужно, взрывать не требуется, окапываться не от кого... А на собраниях «ура!» кричать да из президиумов «За Родину!» призывать – это не каждому дано. Тут особый талант требуется.
– Вы кого это в виду имеете? – ощетинился хозяин кабинета.
– Ты, Миша, шерсть на загривке не поднимай. Ты думай, как помочь таким ребятам. А то они черт-те чем занимаются. По толкучке шляются, в чайной портки просиживают. А у них жены, дети...
– Иван Иванович! Все мы воевали. И я, как вам известно, не в кулак свистел. Но я за четыре послевоенных года область на ноги поставил! Промышленность восстановил, жилищное строительство поднял выше довоенного уровня!..
– Один, что ли? – с интересом спросил Иван Иванович. Любил он этим вопросом людей на землю ставить.
– Что «один»? – не понял Миша.
– Промышленность восстанавливал, область на ноги ставил... Один, спрашиваю, что ли? Или еще вокруг тебя люди были?
– Извините, Иван Иванович... – смутился Миша. – Дурацкая привычка появилась за последнее время.
– Действительно дурацкая, – согласился Иван Иванович. – А помнишь, Миша, в сороковом ты у меня в аэроклубе занимался?
– Ну что вы, Иван Иванович! Разве такое забудешь!
Иван Иванович оперся на палки, встал, скрипя протезами:
– Так какого же...
лешего, до войны был у нас аэроклуб, а теперь нету! Ведь могли бы туда хоть с десяток демобилизованных летунов пристроить, не говоря уже об остальной пользе... Может, у тебя на такое дело просто времени нету? Так сказал бы мне, я бы Саше Покрышкину в Москву позвонил. Мне лично это – раз плюнуть, коль ты такой занятый...
* * *
Было солнечное утро выходного дня.
В комнате, разложив на столе бинты, перекись, йод, вату, пинцет, Маша молча перевязывала Сергея.
Через настежь распахнутое окно было видно, как во дворе у водонапорной колонки Нюська полоскала белье. Ей ассистировал Вовка в одних трусиках.
Они вместе отжимали тяжелое белье, и Нюська развешивала его на просушку.
Маша осторожно сняла пинцетом с головы Сергея последнюю отмоченную перекисью марлевую салфеточку в бурых пятнах засохшей крови.
– А если бы тебя убили?
– Меня уже убивали. Два раза не бывает.
– В нашей с тобой жизни все бывает. – Маша осмотрела рану, сказала: – Сделаю наклеечку, и через пару дней сможешь снова вступать в бой за социалистическую собственность.
– Надо будет, и вступлю.
– Давай, давай...
– А ты что предлагаешь? Стоять и смотреть?
– Дурак и уши холодные! Уж если судьба дала нам новую жизнь, так и начни ее по-новому, от нуля!
– Я и начал.
– Врешь! – яростно проговорила Маша, не прекращая обрабатывать рану Сергея. – Врешь. Все эти твои поденные работенки – там неделька, там неделька, там еще полмесяца, к концу дня – расчет наличными – это новая жизнь?! Дерьмо это, а не жизнь – перетаскивать с места на место то, что производят другие!
– Кто-то должен и перетаскивать.
– Должен! Тот, кто другого ничего не может. Тогда пусть грузит. Пусть эта делает хорошо, замечательно, лучше всех, и его даже очень будут уважать за это! Но тот, кто способен на большее...
– Я – военный летчик, уволенный в запас! Я другого ничего не умею!..
– Не ори! И истерики мне не устраивай. Я тебе сколько раз предлагала пойти учиться? Не хочешь в институт, иди в автошколу! Вози пассажиров на автобусе. Только вчера Нюська говорила, что два автобусных маршрута прикрыли – водителей не хватает!.. – Теперь Маша промывала ему раненую руку.
– Ну, правильно! Я должен сидеть за одной парте с малолетками! А дома уроки учить!.. – Сергей вздрогнул, лицо его исказилось от боли: – Ну больно же, Машка! Куда ты йоду столько льешь, черт тебя побери?!
– Это тебя «черт побери»! – огрызнулась Маша. – Посмотри на себя – молодой, здоровый, красивый...
Сергей скосил глаза в зеркало, увидел фингал под глазом, рассеченную губу и рассмеялся:
– Очень красивый! Просто картинка маслом...
Со двора послышался Нюськин крик:
– Маша! К тебе пришли!
Маша выглянула в окно и увидела во дворе старушку с узелком и корзиночкой.
– Иду! – Маша торопливо бинтовала руку мужа.
– Кто там? – спросил Сергей.
– Понятия не имею, – ответила Маша и выскочила из комнаты.
Она пересекла двор и подбежала к старушке:
– Вы ко мне?
– К тебе, деточка, к тебе, Машенька. – Старушка прямо светилась радостью. – Да ты никак меня не узнала! Я же...
– Господи! – всплеснула руками Маша. – Баба Шура! Вы ли это?! Как же вы чудесно выглядите! Как же вас узнать, если вы только за месяц после больницы так расцвели?! Просто чудеса!
Маша расцеловала старуху, закричала на весь двор:
– Ничего не знаю, у меня гости! Сережа, забирай Вовку и уматывайте куда хотите! Выходной есть выходной! Нюся! Тащи стол под яблоньку, сейчас девишник устроим!.. Это моя самая любимая больная – баба Шура! То есть она теперь самая здоровая!
– Вот, я тебе гостинцев привезла, – быстро сказала баба Шура. – Тута яички, маслице домашнее, и крендельков напекла с маком...
– Гуляем, девушки! – крикнула Маша – Все дела побоку!
* * *
В городском парке был маленький тир. Рядом – пивной ларек.