.."
-- Здорово выих! -- качалаголовоймадамПестерева. -- Нучтож,
давайте зачетку.Не каждыйдень,даже в стенахнашего института, так вот
досконально анализируют поведение классиков.
Лерка,жена Сошнина (ныне, как и полагается по современ- ной моде, они
в разводе,судом еще неоформленном), училась с ПашейСилаковой в старших
классах починковскойшколы. Онаузнала,какпотешаютсяв институтенад
добрейшим человеком, как ученая дама превратила девку в домработницу.
-- Это что? Этовот как? -- орала Лерка -- человек маловыдержанный. --
Хулиганов вяжете!В вытрезвитель пьяництянете. А это, это что? Когданад
нами, деревенскими, перестанут глумиться новоявленные аристократы?!
-- Не ори ты и на Бога меня не бери! Давай думать, как девку спасать.
ПридумалиперевестиПашувПТУсельскохозяйственногонаправления,
учиться на механизатора широкого профиля. Паша в рев: "Хочу быть ученой! Ну,
пусть хоть переведут в училище дошкольного воспитания, раз я тутосилить не
могу..."
Сошнин взял Пашу Силакову за руку и отвел к ректору пединститута домой,
к Николаю Михайловичу Хохлакову, известному книгочею, у которого и "пасся" в
библиотеке Леонид. В своевремя вернувшись из заключенияи не подыскав еще
работу, тетя Лина стирала и убиралась в доме профессора.
Николай Михайлович -- по облику типичный профессор. Грузен, сед, сутул,
носилпросторную вельветовую блузу, не курил табак, не пилвина.Пыльными
книгамидо потолказабита четырехкомнатнаяквартира,ивсеэто, каки
рассчитывал Леонид,произвело на Пашу Силаковубольшое впечатление.Когда
Николай Михайловичобъяснил ей, что для современ- ного ученогоона слишком
прямодушна,даещедобавил, чтосельскиймеханизатор нынезарабатывает
больше ученого- гуманитария, Паша махнула рукой:
--Не всемученымбыть. Надо кому-то иработать. Где у васпоганое
ведро? -- И, задрав подол,начала мыть пол, протирать мебель, книжные шкафы
в квартире недавно овдовевшего профессора, крича при этом навесь"ученый"
дом: "Я! Ты! Он! Она! Вместе будет вся страна!.."
Пока неосвободилосьместо в общежитии,Пашаи жилаупрофессора,
иногда навещала Сошнина, еще спорога хайлая возмущенно: "Ну и засвинячился
ты, братец-кондратец!"
УчиласьПашавПТУхорошо,сделаласьвыдающейсянавсюобласть
спортсменкой,вметании дискапобила все местныерекорды, даже ездила на
зональныесоревнованияина СпартакиадународовСССР,в столицу, после
возвращения из которой Сошнин едва ее узнал. Перекрашенная в золотой цвет, с
шапкойзавитых,даинезавитых,апрямо-такивзвихренныхволос,с
засиненными веками, в джинсовом костюме, в сапогах "а-ля мушкетер Боярский",
явилась Паша в родные края, бурная, все сокрушающая, с цигаркой в зубах.
-- Знай наших! Поминай своих! Мы, деревенские, можем вести себя похлеще
лахудров с филфака.
"Э-э, -- затосковал Сошнин, -- этак делопойдет -- деревня лишится еще
одного хорошего работника, город приобретет еще одну зазвонистую хамку". И с
помощьювсе тогоже Николая МихайловичаиЛеркиспровадил Пашу на цент-
ральную усадьбу родногопочинковского колхоза"Рассвет", где онаработала
механизатором наравне с мужиками, вышла замуж,родила подряд трех сыновей и
собиралась родить еще четверых, да не тех, которых вынают из чрева с помощью
кесарева сечения и прыгают вокруг: "Ах, аллергия! Ах,дистрофия! Ах, ранний
хондроз..."
-- Мои мужики на земле работать будут, в моря ходить, в космослетать.
-- И слабое существо, мать иженщина, со вздохом добавляла Паша: -- А все ж
хоть бы один, как Николай Михайлович, ученым сделался...
-- И ты меня не увезешь. И я, наверно, не уеду. А тройка? Тройка -- это
ложь!И я давно не верю деду, --пробормотал Сошнин, все лежа надиване и
радуясь, что поезд на Хайловск прошел, до завтра не будет туда оказии, кроме
автобуса, на автобусе же трястись в такую погоду боевые раныневелят. Вот
завтра или послезавтра укрепится духом и поедет к Паше в гости, может, идо
тестя с тещей доберется -- от Починка до Полевки рукой подать. Надо бы Лерке
позвонить. Давно не звонил.Да ведь поголосу догадается, что опять что-то
стряслось с человеком.
И это терпит.
Итак, на чемжемы остановились? На противоречиях жизни? Почемулюди
бьют друг друга? Какой простой вопрос! И ответ проще простого: "Охота, вот и
бьют..."
НачальникХайловскогорайотделаУВДАлексей Деми-довичАхлюстин,
мыслитель ибоец, говаривал:"Половина людейна земном шаренарушает или
собираетсянарушить, другаяполовина нарушать недает.Покаравновесие.
Дальше может наступить нарушение баланса..."
"А Лерке все же надо позвонить. Чтоона там? Как?"-- Сошнин повернул
рукус часами ксвету, тусклосочащемуся из давнонемытого окна, из-за
пузато вспученного "гардеропа",-- полпятого. Лерка кончает работу в шесть.
Пока за Светкой в садик зайдет, в магазин, туда-сюда, раньше восьми нечего и
думать звонить. На работу разве? Но там же бабье!Изнывающее в белой аптеке
от белого безделья, от запаха лекарств,дурманящего плоть иум, "Твой!" --
зашебутятсявозбужденныебабьиумы."Денегзанятьхочет"."Поласкам
соскучился...". "Об ребенке родном вспомнил..."
"У-ух,бабы,бабы!Без васпрожить бы кабы.Во,стихи пошли! Сами
собой! Как у Маяковского. Может, даже лучше..."
Притягивала к себе глаз, тревожила рассудок могучая гуща "гардеропа", в
сутеми явственнонапоминающаяфигуру бессмертногоСобакевича. Из-за него,
из-за этого "гардеропа" супруги Сошнины разбежались в последний раз, точнее,
из-затридцати сантиметров--ровнонастолькоЛеркахотелаотодвинуть
"гардероп" от окна, чтоб больше попадало вкомнату света. Хозяин, зная, как
она ненавидит старую квартиру, старый дом, старую мебель, в особенности этот
добродушный "гардероп", как хочетсвести его со свету, стронуть,сдвинуть,
тайно веруя:припередвижкеон рассыплется,историческуюмебелину можно
будет пустить в печь, -- оказал сопротивление, асопротивление, знал онпо
службе, всегда чревато "последствиями".