Беленькая наклейка сделалась за пять лет серенькой, кто-то поковырял ее
ногтем,может,клейплохой был, нопраздничное настроение исветлость в
сердце -- где все это? Он видел на столе небрежно хранимую рукопись сдвумя
рецензиями,на ходу написанными бойкимиздешнимипьяницами-мыслителями,
подрабатывающими у Сыроквасовой и видевшими милицию, которая отражена была в
еготворчестве в этой вот пестренькой папке, чаще всего вмедвытрезвителе.
Сошнинзнал,какдорогообходитсявсякойжизни,всякомуобществу
человеческая небрежность. Что-что, это усвоил. Накрепко. Навсегда.
-- Ну-с,значит, дороже всего жизнь, --скривилагубыСыроквасова и
затянуласьсигареткой,окуталась дымом,быстропролистывая рецензии, все
повторяя и повторяя в раздумчивой отстраненности: -- Дорожевсего... дороже
всего...
-- Я так думал пять лет назад.
--Чтовы сказали?-- подняла головуСыроквасова,и Сошнинувидел
дряблыещеки,неряшливозасиненныевеки,неряшливожесохлойкраской
подведенныересницыиброви--мелкие черныекомочкизастряливуже
очерствелых, полувылезших ресницахи бровях.Одета Сыроквасовавудобную
одежду--этакуюсовременную бабью спецовку: чернуюводолазку -- не надо
часто стирать, джинсовый сарафан поверху -- не надо гладить.
-- Я думал так пять лет назад, Октябрина Перфильевна.
--А сейчас так не думаете? -- Язвительность так и сквозила в облике и
словахСыроквасовой, роющейсяврукописи, словно в капустных отбросах. --
Разочаровались в жизни?
-- Еще не совсем.
--Воткак!Интересно-интересно!Похвально-похвально!Несовсем,
значит?..
"Да она же забыла рукопись! Она же время выигрывает,чтоб хоть как-то,
находуознакомиться с нею вновь.Любопытно, как она будет выкручиваться?
Оченьлюбопытно!"--Сошнинждал,не отвечаянапоследнийполувопрос
редакторши.
-- Я думаю, разговора длинного у нас не получится. Да и ни к чему время
тратить. Рукопись в плане. Я тут кое-что поправлю, приведуваше сочинение в
Божий вид, отдам художнику. Летом, я полагаю, вы будете держатьсвое первое
печатноедетищевруках.Если, конечно,дадут бумагу, если в типографии
ничего не стрясется, если не сократят плани тэ-дэ и тэ-пэ. Но я вото чем
хотелабыпоговоритьсвами,набудущее.Судяпопрессе,вы упорно
продолжаете работать,печатаетесь,хотя и не часто,но злободневно, даи
тема-то у вас актуальная -- ми-ли-цейс- кая!
-- Человеческая, Октябрина Перфильевна.
-- Чтовы сказали?Вашеправо так думать. А еслиоткровен- но -- до
человеческих, тем более общечеловеческих проблем вам ещеой как далеко! Как
говорил Гете: "Уннерайхбарви дерхиммель"--"Высокои недоступно, как
небо".
Что-тоневстречалСошнинувеликогонемецкогопоэтаподобного
высказывания.
А еслиоткровен- но -- до
человеческих, тем более общечеловеческих проблем вам ещеой как далеко! Как
говорил Гете: "Уннерайхбарви дерхиммель"--"Высокои недоступно, как
небо".
Что-тоневстречалСошнинувеликогонемецкогопоэтаподобного
высказывания.Видать, Сыроквасовав суетности жизни спутала Гете скем-то
или неточно его процитировала.
-- Вы еще не усвоилитолком,что такое фабула, абезнее, извините,
ваши милицейскиерассказики --мякина,мякина собмолоченного зерна.--
ПонеслоСыроквасовувтеориюлитературы.--Аужритм прозы, ее, так
сказать, квинтэссенция-- этозасемью печатями.Есть ещеформа,вечно
обновляющаяся, подвижная форма...
-- Что такое форма -- я знаю.
--Чтовысказали?--очнуласьСыроквасова.Привдохно-венной
проповедионазакрылаглаза,насорилапепланастекло,подкоторым
красовались рисункиеегениальных детей, мятая фотография заезжегопоэта,
повесившегосяпопьянке вгостиницетри годаназадипоэтой причине
угодившего вмодные, почтисвятыерядыпреставившихсяличностей.Пепел
насорилсянаподол сарафана,на стул, на пол, даещесарафан пепельного
цвета, и вся Сыроквасова вроде бы засыпана пеплом или тленом времени.
-- Я сказал, что знаю форму. Носил ее.
-- Я не милицейскую форму имела в виду.
-- Не понял вашей тонкости. Извините. -- Леонид поднялся, чувствуя, что
его начинает захлестывать бешенство.--Если я вам более не нужен, позволю
себе откланяться.
--Да-да,позволяйте,-- чутьсмешалась Сыроквасоваиперешлана
деловой тон. -- Аванс вам в бухгалтерии выпишут. Сразу шестьдесят процентов.
Но с деньгами у нас, как всегда, плохо.
-- Спасибо. Я получаю пенсию. Мне хватает.
-- Пенсию? В сорок лет?!
-- Мне сорок два, Октябрина Перфильевна.
-- Какойэтовозрастдля мужчины? -- Как и всякое вечно раздраженное
существоженскогорода,Сыроквасоваспохва-тилась,завилялахвостом,
пробовала сменить язвительность тона на полушутливую доверительность.
Но Сошнин не принял перемен в ее тоне, раскланялся, выбрел в полутемный
коридор.
-- Я подержудверь открытой,чтоб вынеубились, -- крикнула вослед
Сыроквасова.
Сошнинейнеответил,вышелнакрыльцо,постоялподкозырьком,
украшеннымпоободкустариннымидеревяннымикружевами.Искрошеныони
скучающимирукосуями,будторжаные пряники. Поднявворотникутепленного
милицейскогоплаща,Леонидвтянул голову в плечи ишагнул подбесшумную
наволочь,словновпровальнуюпустыню.Онзашелвместныйбар,где
постоянныеклиенты встретили его одобрительным гулом, взялрюмкуконьяку,
выпил еемахоми вышелвон,чувствуя, как черствеетворту и теплеет в
груди.