Сошнинраскутал Светку, поставилкастрюльку с супомна плиту,зажег
бумагу, начал толкатьв печку дрова.Светка посидела возле дверцы плиты на
низенькой табуретке, взяла веник и стала подметать пол.
Леркастояла,опершисьспинойна косяк,и глядела в дверьсредней
комнатушки,из которойвиденбылугол зловещего "гардеропа".Хозяинне
приглашалеераздеваться,проходить.Пошвыривалдрова.Она,его
"примадонна",так ниразу ни содниммужчиной большеи не была,боится
раздеться, "одомашниться". Ей нужно будет время заново привыкать к немуи к
дому, перебарывать свою застенчивость или ещечто-то там такое,не всякому
дураку понятное.
-- Япойду туда, -- кивнул Леонид на дверь головой. -- Надо. Ты, Свет,
похлебайгорячегосупу, хочешь-- почитай, хочешь--поиграй, хочешь --
телевизор включи. Не знаю, работает ли? Я его давно не включал...
Светкапересталаводить веником по полу, исподлобья гляделана него,
потом перевела глаза намать. Лерка молча отстранилась от косяка, пропуская
Сошнина в дверь.
Под лестницейсерой,пепельнойкучкойлежало что-то врасплывшейся
луже. "Урна!" -- догадалсяСошнин. -- На свадьбы и торжественные гулянки ее
уже давно не пускали, но с поминок прогонять не полагается-- такой обычай.
Наш тоже. Русский.
"Эй! -- вскипело в грудиСошнина. --Эй,жена! Иди полюбуйся намою
полюбовницу!.." -- хотел он уязвить Лерку напоминанием о давнем их скандале,
итут же"осаврасил"себя --словцоЛаври-казакапришлоськразу. --
"Со-овсемты, ЛеонидВикентьич, с глузду съехал,как говорят наУкраине,
совсем! Скоро весь злом изойдешь, касатик!.."
А-ар-р-рдина не да-аррам да нам стр-рана вручила,
Ето знает кажный наш боец...
Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов,
Мы готовы к бою, Сталин -- наш отец...
Подпершись рукою,вполголоса велзастоломЛавря-казак, дядяПаша,
старецАристархКапустин,соседи,многочисленные"воспитанники"бабки
Тутышихи ипросто знакомые люди подвывали в лад ветеранам,промокаяглаза
комочками платков.
Игорь Адамович лежал ниц на материной кровати, в пиджаке,в начищенных
ботинках,не шевелясь, не подавая голоса. Викторина Мироновна вопросительно
и тревожно взглядывала в его сторону, вежливо потчуягостей. У торца стола,
ввыдающийся костюм,взаморскую водолазкуи шелковый парикнаряженная,
торчала нелепаяи всемтутчужая Юлька.Онапоймалавзглядом вошедшего
Леонида, потерянно ему улыбнулась:
-- Сюда, дядь Леша, сюда, пожалуйста!
Певцы примолкли было при появлении Леонида, ноон, присев к столу, без
ожидаемой строгости молвил:
--Пойте,пойте. Ничего. БабаЗоялегкогохарактерабыла,любила
попеть.
Ничего. БабаЗоялегкогохарактерабыла,любила
попеть...
-- Ой, бабушка, бабушка!-- диким голосомзакричала Юлька иупала на
плечо Леониду.
Онее погладил по съехавшему на ухо, непоеемалойглупойголове
сделанному парику и со скрипом прокашлял чем-то вдруг передавленное горло.
ПришлаЛерка. Сошнинпододвинулся,освобождаяместоподлесебя на
плахе, положенной на стульявместоскамьи ипокрытой облысевшим ковриком,
принесенным Викториной Мироновной из дому.
--Царство небесное милойбабушке,--потупясь,произнеслаЛерка,
зачерпнула ложечкой кутьииз широкой вазы, подставив ладонь, пронесла ее до
рта и долго жевала, не поднимая глаз.
ТетяГранязакрестилась,заплакала;зашмыгалиносами,заутирались
женщины-соседки,кто-тосказал привычное,кчемуникогдаиникомуне
привыкнуть:"Вотона,жизнь-то, была --и нету". Никто непродолжил, не
поддержал скорбныйразговор,и петьбольше не пробовали, не получалось ни
долгойдушеочистительнойбеседы,нипесенрасслабляющегрустных,
располагающих людей к дружеству и сочувствию.
Ночью Сошнин лежал не шевелясь на свежезаправленной постели. Близко, за
тонкой перегородкой посвистываланосом Светка, простудившаясяна кладбище.
Несмело прижавшись к нему, спала Лерка. Четкоработали-стучали старыечасы
на стене в деревянном ящике -- их любила заводить ключомСветка. Леонид все
забывалихзаводить, иуже через суткипосле разрушения семейногосоюза
часы,упершисьгирейвдеревянныйпол, замолкали,делалось тихо, время
останавли-валось вчетвертой квартире.Он сталдумать,откуда икаким
образом попалисьв пролетарскую квартиру такие старинные, снова сделавшиеся
моднымии ценнымичасы--опятьпошла моданастарину.Ноничего ни
вспомнить, ни придумать не смог, и вообще думать ему ни о чем не хотелось --
редкий, пусть и настороженный покой был в его жилище и в сердце. Он понимал,
чтонадокак-то налаживать свою жизнь, разбираться внейи,преждечем
вплотную засесть за письменный стол,по-новому, вдумчивейи шире, чтоли,
осмыслить все, чтопроизошлои происходит с ними вокругнего, научиться
смотретьналюдейипонимать ихне так, какпрежде, глазами зоркогои
беспощадного "опера", а человека иного предназначения. На работе, там просто
было "сортировать" алкашей, бабников-разведенцев, жуликов, мелких ибольших
воров --"паханов" и "цариц", сутенеров и рвачей,вокзальныхичердачных
обитателей,бичей,перекати-полевербованных.Но ведь этолишьверхний
слой...Или нижний? Пыль на подоконнике, а заокном,по-за стеклами идет,
бредет, бежит, живет, пляшет, веселится, плачет, ворует, жертвует фамильными
ценностями и собой, рождается и умирает всякийразный народ,много народу,
много земли, много лесу.