Человек с заколкой в форме летающего ножа стал лично потчевать яшмового аравана, налил вина, положил ему в миску пампушек, а потом сунул в пампушки руку и остолбенел:
– Каналья, – сказал он хозяйке, – ты чего меня позоришь перед яшмовым араваном, они же совсем холодные: вон жир застыл.
Хозяйка в это время мыла пол. Она отставила тряпку, порылась в пампушках и возразила:
– Да пусть он сам пощупает! Как раз тепленькие!
Яшмовый араван, однако, не стал щупать пампушек, а улыбнулся и сказал, что устал и не хочет ничего, кроме чаю. Яшмовый араван огляделся и увидел, что слева от него сидит разбойник Ниш, а справа – разбойник Кон‑коноплянка, и тяжело вздохнул. Было заметно, что ему это мало понравилось; а в то же время он был чем‑то польщен, что сидит между двумя разбойниками.
А Киссур поел пампушки, потом пирог, потом кабанчика, а потом еще один пирог, с грибами. Доел пирог с грибами, крякнул и спросил проповедника:
– Почтеннейший! Скажите, так ли крепка моя вера, как я того хочу?
– Это тебе и самому несложно узнать, – возразил яшмовый араван, – скажи, можешь ли ты посмеяться над тем, во что веришь?
– Разумеется, нет – ответил Киссур.
– Тогда твоя вера вряд ли глубока.
Киссур подумал, что этот человек – точно не Арфарра‑советник, потому что тот, говорят, никогда не смеялся.
Тут Бьернссон потянул его за рукав и показал в окошко. Киссур глянул: мимо харчевни ехал молодой чиновник. Конь под чиновником был серый в яблоках, с широкой спиной и длинными ногами, с кружевной уздечкой. Кафтан цвета ласточкина крыла обшит по подолу золотыми цветами, длинные льняные волосы спадают на кружевное оплечье, глаза болотные и распутные. Рядом четверо в парчовых куртках несли паланкин. Чиновник ехал, наклонясь к паланкину, беседовал.
– Это Шаваш, секретарь первого министра, – сказал проповедник. Я бы не хотел с ним встречаться, особенно в вашей компании.
– Говорят, – сказал человек с летающим ножом в волосах, – бывший городской воришка.
– Почему же бывший, – возразил Нахира. Первый министр послал его в провинцию откормиться. Ездит, ничего не делает. Взятки ему так и носят, так и носят…
Когда, через пять минут Шаваш вошел в харчевню и спросил, нельзя ли ему поговорить с яшмовым араваном, хозяйка развела руками:
– Ушел, давно ушел. А куда, не знаю.
И все вокруг не знали.
Шаваш вышел на задний двор и там долго смотрел на отпечатки, оставленные в грязи только что проскакавшими конями. Подковы были перевернуты – такие отпечатки оставляют обычно лошади‑оборотни, а также лошади знаменитого разбойника Ниша, который тоже считается колдуном. «Мерзавец, – подумал Шаваш. – Утром учит у катальпы крестьян, а вечером якшается с бунтовщиками».
Так‑то, разминувшись с Шавашем, Киссур воротился в Архадан. Господин Айцар, самый влиятельный человек провинции, уехал, так и не вспомнив о дерзком мальчишке. Господин Ханда, ревнивый муж, принял юношу удивлено и благосклонно, и определил в помощники господину Афоше, заведовавшему зерновыми складами.
Киссур сказал себе, что не пойдет, воротившись, к госпоже Архизе. Потом ему представилось, что это будет верхом невежества. Он надел лучшее платье, переменил его. Потом переменил еще раз и простоял перед зеркалом целый час, заворачивая и распуская рукава кафтана.
Служанка доложила Архизе о приходе Киссура, та побледнела и сказала:
– Ах, скажи ему, что я больна.
– И не подумаю! Вы же здоровешеньки!
Киссур вошел. Госпожа Архиза завтракала на веранде: солнце, пробивающееся сквозь кружево зелени, плясало на ее белом утреннем платье.
– Мне надо с вами поговорить, – сказала госпожа Архиза, взяла его под руку и увела в сад.
– Мне надо с вами поговорить, – сказала госпожа Архиза, взяла его под руку и увела в сад.
Над ручьем грустила одинокая беседка. Едва Архиза и Киссур перешли мостик, – беседка встрепенулась, заскворчали серебряные вереи, расскочились бронзовые засовы, беседка пошла покручиваться‑поворачиваться, раковины у губ дельфинов забили водой.
– Знаете, – сказала госпожа Архиза, – показав на неоконченное крылышко беседки, – господин Адуш, мой садовник, его уже не докончит. Приезжал инспектор от первого министра, огляделся, восхитился, выдернул старого человека, как репку из грядки, и увез с собой.
– Что ж, – усмехнулся Киссур, – нынче все три мира находятся в равновесии, знамения благоприятны, люди довольны, – зачем еще министрам посылать инспекторов, кроме как себе за садовниками?
– Ах нет, – возразила Архиза, – инспектора посылали не за этим.
И женщина подала Киссуру лист с описанием его примет: разыскать и представить в столицу. Киссур облизнул губы и подумал: «Так я и знал. Все‑таки мне не уйти от плахи».
– Ну что же, – сказал Киссур, – надо ехать, это распоряжение государя.
– Да, – сказала Архиза, – это распоряжение государя, но у человека, приехавшего с этим письмом, есть и другое, тайное распоряжение господина Нана – убить вас по дороге.
– Что ж! – возразил Киссур, – это будет не так‑то легко сделать. А тому, кто уклоняется от судьбы и от государевых приказов, это никогда не приносило добра.
Архиза кивнула и подумала: «Нет, он совсем не прост, и в столице у него есть покровители – на это он и рассчитывает.» Женщина заплакала и сказала:
– Друг мой! Я не могла допустить вашей гибели и уже доложила, что вас нет в живых! Вы можете поехать и погубить себя, но теперь вы погубите и меня! – и женщина вложил в руку Киссуру бумагу с красной кистью: копию доклада, который кладут с казненным в гроб.
Ничего про тайное убийство в инструкциях Шавашу не было – госпожа Архиза, однако, действительно сказала, что заключенного казнили после того, как он убил надзирателя. «Похоже на него» – фыркнул тогда Шаваш.
Архиза постаралась побыстрее спровадить инспектора, чтобы он не слышал местных сплетен, – оттого так легко и рассталась с отцом Адушем.
Архиза не назвала Киссуру имени инспектора, а невзначай описала внешность: молодой, волосы длинные, льняные, завитые, глаза этакие болотные: то золотые, то коричневые.
– Это Шаваш, личный секретарь министра, – усмехнулся Киссур, вспомнив чиновника, на которого показал яшмовый араван. Бумагу он сунул в рукав. «Не очень‑то это хорошее предзнаменование» – подумал он.
Прошло дней десять с возвращения Киссура. Три вечера Киссур был у Архизы, четыре – не был.
Тут объявился вечерний праздник: господина Ханду провожали в дальнюю поездку, в Иниссу. Киссур дал клятву не приходить, пришел, разумеется, и, вернувшись, не спал всю ночь. В середине ночи он встал, дрожа от холода, и заметил, что угли в жаровне совсем прогорели. Киссур развел новый огонь. Через два часа угли прогорели вновь. Киссур набрал полную горсть горячих углей, подержал немного, потом сполоснул руку и замотал шелковой тряпкой. Он загадал так: если к утру ожоги пройдут, значит, я не виноват в распутных мыслях, а если не пройдут, пусть это будет как наказание.
Ожоги не прошли. Днем к Киссуру зашел Мелия, тоже явившийся в Архадан, принес приглашение госпожи Архизы на вечер. Киссур отказался.
– Отчего же, – удивился Мелия. – Вечер, всем известно, надолго не затянется. Госпожа Архиза – добродетельная женщина, когда мужа дома нет, она выпроваживает гостей очень рано… всех… или почти всех.