Типичные представители постнацистской деловой Германии, для которых история начинается с чистого листа, и сами они такие новенькие, прямо с иголочки. По‑английски они говорили с аристократическим британским произношением, как когда‑то Дэн Грегори, но сразу спросили, понимаем ли мы с Цирцеей по‑немецки. Конечно, выясняли, можно ли им переговариваться друг с другом, чтобы мы не понимали. Мы ответили – нет, хотя Цирцея свободно говорила на идиш, так что неплохо понимала по‑немецки, да и я тоже – наслушался ведь, когда был военнопленным.
Вскоре мы догадались, что их интерес к моим картинам – только предлог. На самом деле интересует их моя недвижимость. Приехали взглянуть, не одряхлел ли я, не в маразме ли, а может, у меня семейные или денежные неурядицы, и тогда они живехонько меня облапошат и выкурят с бесценного побережья, а сами тут же понастроят коттеджики и будут их сдавать в наем.
Удовлетворения они не получили. Когда их двухместный «мерседес» отчалил, Цирцея, дитя еврейского брючного фабриканта, сказала мне, отпрыску сапожника‑армянина:
– Теперь мы – вроде индейцев.
* * *
Я уже говорил, это были западные немцы, но вполне могли бы быть и мои сограждане‑американцы, соседи по побережью. И я думаю: может, тайная причина того, что многие здесь, независимо от гражданства, так себя ведут, вот в чем
– Америка для них все еще девственный континент, стало быть, народ тут вроде индейцев, не понимает ценностей этой земли, или, во всяком случае, слишком беспомощен, слишком невежествен, чтобы за себя постоять.
* * *
Самая печальная тайна этой страны в том, что очень многие ее граждане относят себя к гораздо более высокой цивилизации. Другая цивилизация вовсе не значит – другая страна. Напротив, это может быть прошлое, та Америка, которая существовала, пока ее не испортили потоки иммигрантов, а также предоставление гражданских прав черным.
Такое умонастроение позволяет очень многим в нашей стране лгать, обманывать, красть у нас же самих, подсовывать нам всякую дрянь, наркотики и развращающие увеселения. Кто же тогда мы, остальные, – недоразвитые аборигены, что ли?
* * *
Такое умонастроение объясняет и многие американские похоронные обычаи. Если вдуматься, вот идея большинства похоронных обрядов: умерший награбил на этом чуждом ему континенте, а теперь с золотом Эльдорадо возвращается к своим родным берегам.
* * *
Но обратно, в 1936 год. Слушайте!
Наша с Мерили анти‑эпифания подходила к концу. Отлично мы ее использовали. Сейчас мы лежали, держа друг друга за плечи, глядя, ощупывая каждую ямочку, как будто исследуя, что за механизм дала нам природа. Сверху, под связкой каких‑то прутиков, была теплая упругая ткань.
И тут мы услышали, как отворилась входная дверь. Терри Китчен сказал однажды о собственных ощущениях после секса:
– Эпифания возвращается, все натягивают одежду и начинают метаться, как цыплята, которым голову отрубили.
* * *
Мы с Мерили одевались, и я шептал, что люблю ее всем сердцем. Что еще шепчут в такие мгновения?
– Нет, не любишь. Не можешь, – отвечала она. Словно я ей совсем чужой.
– Я буду таким же великим иллюстратором, как он.
– Но с другой женщиной. Не со мной.
Только что была сумасшедшая любовь, а теперь она делает вид, словно какое‑то ничтожество пытается подцепить ее на танцульке.
– Что‑то я не так сделал? – спросил я.
– Ничего ты не сделал, ни плохого, ни хорошего, – сказала она, – и я тоже. – Бросила на мгновение одеваться, посмотрела мне прямо в глаза. Их тогда еще было два.
Их тогда еще было два. – Ничего этого не было. – И снова стала одеваться.
– Тебе хорошо? – спросила она.
– Конечно.
– И мне тоже, только это не надолго.
Вот вам и реализм!
Я‑то думал, мы заключили договор быть вместе навсегда. Так думают после близости многие. И еще я думал, что у Мерили может быть от меня ребенок. Не знал, что при аборте в швейцарской клинике, казалось бы, насквозь продезинфицированной, она подцепила инфекцию и поплатилась стерильностью. Многого не знал я о ней и не узнал еще четырнадцать лет!
– Как ты думаешь, что нам делать дальше? – спросил я.
– Что делать дальше кому?
– Нам, – ответил я.
– Ты имеешь в виду, после того, как, взявшись за руки и смело улыбаясь, мы навсегда уйдем из этого уютного дома? – спросила она и добавила: – Ну, просто опера, смотри не обревись.
– Какая опера?
– Красавица, светская львица, любовница знаменитого художника, который вдвое старше ее, соблазняет его ученика, юношу, годящегося ей в сыновья. Их разоблачают. Вышвыривают на улицу. Она надеется, что ее любовь и советы помогут юноше стать великим художником, но они погибают, замерзнув под мостом.
Примерно так все и могло повернуться, поверьте.
* * *
– Тебе нужно уйти, а я должна остаться, – сказала Мерили. – У меня скоплено немножко денег, тебе хватит на неделю‑другую. В любом случае тебе пора уходить. Уж слишком ты удобно устроился.
– Как мы можем расстаться после того, что произошло? – недоумевал я.
– Тогда часы остановились, – сказала она, – а теперь снова пошли. Все, что было, – не в счет, забудь.
– Как я могу?
– Но я же смогла, – отвечала она. – Ты еще мальчик, а обо мне должен заботиться мужчина. Дэн – мужчина.
Сгорая от стыда, растерянный и униженный, я украдкой ретировался к себе в комнату. Собрал свои пожитки. Она даже не вышла проводить меня. В какой была она комнате, что делала – не знаю. Никто не видел, как я ушел.
И на закате дня Святого Патрика 1936 года я навсегда покинул этот дом, даже не обернувшись, а вслед мне с дверей Дэна Грегори глядела Горгона.
* * *
Первую ночь своей самостоятельной жизни я провел в здании Вандербильта, где помещалась ночлежка ИМКА, всего в квартале от Мерили, но не видел ее и ничего не слышал о ней с тех пор четырнадцать лет. Добьюсь успеха и разбогатею, ведь Мерили этого ждет от меня, фантазировал я, а потом вернусь и заберу ее у Грегори. Месяц‑другой мне эта перспектива казалась вполне реальной. Сколько я читал о таких чудесных историях в книжках, которые иллюстрировал Дэн Грегори.
Пока я не стану достоин ее, она меня не захочет видеть. Дэн Грегори, когда он отделался от меня, был занят новым изданием «Романов о короле Артуре и рыцарях Круглого стола». Мерили позировала ему: он писал с нее Гвиневеру. Я должен добыть для нее Святой Грааль.
* * *
Однако Великая депрессия быстро выбила из моей головы эти фантазии. Я не мог обеспечить даже собственную бесценную персону приличной едой и ночлегом и часто околачивался среди бродяг на бесплатных кухнях и в ночлежках. Зато, греясь в библиотеках, я совершенствовал свое образование: глотал знаменитые романы, стихи, книги по истории, а также энциклопедии, словари и всякие новые пособия – как добиться успеха в Соединенных Штатах Америки, как учиться на ошибках, как сразу же вызвать доверие и расположение незнакомых людей, как начать собственный бизнес, как продать что угодно кому угодно, как вверить себя Божьей воле, перестав растрачивать время и силы в бесплодной суете.